Ознакомительная версия.
В небольшой тесной комнатушке сейчас было пусто. В мирное время работа в госпитале достаточно размеренная, ночами здесь присутствует только дежурный персонал, а остальные работники вполне могут позволить себе спокойный отдых вне больничных стен.
Я нацедила из большого кувшина холодного травяного чая, отыскала в недрах буфета вазочку с совершенно деревянными, уже черными сухарями, и, присев на диван, перекусила. Вяло подумала, что поесть следовало бы получше, но поняла, что ни сил, ни желания куда-то идти и как-то решать этот вопрос нет.
Как задремала, не заметила, но очнулась лежащей на том же самом диване, укрытой тонким одеялом, с подушкой под головой. Некоторое время неподвижно вглядывалась в окружающий сумрак, пыталась определиться во времени и мысленно благодарила уложившего меня коллегу. Негласное правило госпиталя: если обнаружил товарища спящим, а веских причин будить его нет, не тревожь чужой сон, по возможности — устрой страдальца поудобнее, потому что через пару часов в неудобном положении затечет решительно все. Не раз и не два каждый из нас оказывался в ситуации, когда усталость одолевала буквально на ходу, срубала где придется, и такая вот взаимовыручка оказалась жизненно необходимой.
Наконец я сообразила, что уже поздний вечер, даже, скорее, ночь, солнце давно закатилось, и скоро тусклые сумерки обратятся в чернильный мрак — здесь, на юге, ночи очень темные. Прихватив с собой на всякий случай одеяло и подушку, вышла наружу. Надо думать, Нимитиль со светлым уже закончила и вполне можно его навестить. Одна из дежурных быстро меня сориентировала, указав на нужную палату.
Небольшая комната изначально была рассчитана максимум на четверых пациентов. Потом сюда втиснули еще несколько коек, оставив между ними только узкие проходы, и разместили вместо четверых дюжину. Некоторое время назад необходимость в таком уплотнении отпала, но до лишних грубо сколоченных лежаков руки не дошли, так что сейчас на двенадцать коек обнаружился всего один пациент в дальнем углу у окна.
Прихватив с небольшого столика у входа крошечный ночник, тихонько приблизилась и поставила огонек на подоконник, внимательно разглядывая лежащего на спине и накрытого тонким одеялом Феля. Нет, в работе Тинь я не усомнилась ни на минуту, просто… это нужно было мне для собственного успокоения. Увидеть его, коснуться, выкинуть из головы тот ужас, который я испытала в момент обрушения скалы.
Аура стихийника выглядела непривычно тусклой и блеклой, выдавала сильное магическое истощение и общее ослабленное состояние организма. Виднелись многочисленные следы залатанных прорех, которые должны были окончательно затянуться через пару дней. Не удержавшись, я свободной рукой погладила бледную щеку, очертила овал лица и коротко коснулась губами непривычно прохладных губ. Не мертвенных, но все равно для него это было странно.
Спящий, разумеется, не очнулся, но я и не собиралась его будить. Просто от этого прикосновения мне стало легче и свободнее дышать, кажется, сейчас глубоко внутри растаял последний комочек сомнений и тревоги. Я тихонько улеглась на тонком колючем матрасе соседней койки, порадовавшись своей предусмотрительности — одеяло с подушкой пришлись очень кстати. А, устроившись, долго лежала на боку, разглядывая безупречный профиль.
Мысли в голове крутились тяжелые и вялые. Я в очередной раз переваривала рассказанную Валлендором историю, пытаясь приладить новый кусочек к уже известной биографии Бельфенора, и понимала, что хаосит наверняка не ошибся с назначением артефакта. Потому что без помощи высших сил выдержать подобное вряд ли возможно. Но даже если взять их в расчет, я все равно не представляла, как стихийник сумел не сломаться и не озвереть после всего, на него свалившегося. Не превратиться в безжалостного и бессердечного боевого мага, а сохранить под маской бездушия нежность, тепло, способность чувствовать, готовность бороться и какую-никакую надежду на лучшее.
С этими мыслями и неоформленной в конкретные слова, но очень искренней просьбой к богам, чтобы уж сейчас — то Феля пожалели и прекратили наконец испытывать, я и заснула.
Фель
Сон был мутный и рваный. Выдернутые из контекста событий лица, отдельные бессвязные обрывки воспоминаний и чего-то, настойчиво пытающегося ими притвориться. Вспышки света и боли, отдельные эмоции — невнятная мутная мешанина всего подряд. Когда появилась возможность вынырнуть из этого болота, я с удовольствием за нее уцепился, открыл глаза — и долго не мог понять, где вообще нахожусь.
Судя по ощущениям, я лежал на кровати. Откуда-то из-за головы лились яркий солнечный свет и птичий гомон, но при взгляде на почти неподвижно висящие в косых лучах пылинки я отчетливо понял, что сейчас еще раннее утро. Выше солнечного света и пыли был потолок — желтоватый, тусклый, с косой трещиной, окруженной ржавыми разводами, бегущей по штукатурке прочь от окна. Проследив путь этих пятен, я наткнулся взглядом на закрытую дверь в серовато-желтой стене, потом, чуть повернув голову, рассмотрел ряды пустых коек и наконец уцепился за единственную занятую кровать, соседнюю с моей.
Не знаю, сколько, но довольно долго я пролежал в той же позе — на спине, с уроненной набок головой, просто разглядывая спящую целительницу. Не пытался что-то высмотреть или понять, а просто любовался. Очень хотелось прикоснуться и убедить себя, что она действительно рядом, но не было сил даже приподняться на койке.
Собственное бессилие подстегнуло память и помогло понять ситуацию. Вспомнились бой и сдавившая грудь темнота, отдающаяся болью во всем теле. Судя по всему, мне опять повезло выжить, и теперь я находился… наверное, в госпитале. Мысль об этом, а также вид живой Тилль, успокоили, даже не позволив толком встревожиться. Я расслабленно прикрыл глаза — держать их открытыми и пытаться думать было физически тяжело. И, наверное, вновь задремал, потому что в следующий раз очнулся от какого-то шороха рядом.
Открыв глаза, встретился взглядом с проснувшейся и севшей на койке Тилль, и расцветшая на ее лице радостная улыбка отозвалась уютным теплом внутри.
— Привет, — проговорил я. Голос прозвучал тихо и сипло, но подобные мелочи сейчас не волновали.
— Привет. Извини, не хотела тебя будить, — виновато улыбнувшись, она сползла с кровати и потянулась ко мне, ласково провела ладонью по щеке. — Как ты себя чувствуешь?
— Не могу пошевелиться, — пробормотал я и от прикосновения блаженно прикрыл глаза. Ладонь ее была теплой и мягкой, касание — бережным и осторожным. Захотелось продлить это ощущение, поймать тонкие пальцы, прижать, но сил поднять руку не было, а Тилль вскоре отстранилась. Пришлось опять открывать глаза и искать ее взглядом. Впрочем, против ожидания, уходить целительница не спешила, даже наоборот, осторожно присела на край моей койки, обеими руками обхватила ладонь, отвечая на взгляд внимательным жадным взглядом.
Ознакомительная версия.
