Он сказал почти с сочувствием:
— Понимаю. Однако высшие государственные ин–тересы…
— Я вас тоже понимаю, — заверил я. — Но жизнь бывает жестокой не только к жертвам.
Он кивком головы указал на меня гвардейцам.
— Обыскать!
Я заметил, что один из гвардейцев ну точно не гвар–деец, прикасался ко мне совсем не обыскивающими движениями, а словно пытался нечто ощутить в моем теле или, точнее, моей одежде, однако я здесь в обыч–ном одеянии нижнедолинца, ничего интересного, и он первым отошел от меня, кивнул Хамильгерну.
— Ничего.
Гвардейцы тоже один за другим отходили от меня, взгляды разочарованные, точно надеялись отыскать хотя бы спрятанный нож, чтобы просить награду за усердие.
Команда арестована, билось в голове, а это значит, мои меры предосторожности ничего не дали. Или здесь специалисты лучше, чем я предполагал. Должны быть лучше, чем в Дронтарии: это они навязали Дронтарии кабальный договор, а не Дронтария им…
Все же меня вели не просто под конвоем, а под уси–ленным: трое по бокам, два сзади с почти упирающими–ся мне в спину острыми копьями, и двое впереди, что бдительно следили, чтобы никто не попался по дороге.
Я надеялся, что после обыска меня поместят вместе с моим экипажем, если он в самом деле захвачен, одна–ко привели в то самое здание, что в первый раз, только опустились на четыре этажа вниз, запах там не просто
затхлый, а вовсе отвратительный, провели в самый конец, где и втолкнули в крохотную комнатку, выдол–бленную прямо в скале, такие называют каменными мешками.
Дверь из толстых дубовых досок, такую не выбить, я обернулся в камере, гвардейцы уже уступили место тюремщикам, толстым и здоровенным, но и те на меня посмотрели с опаской, я не уступаю им ни по росту, ни по ширине плеч, но выгляжу мускулистее, это заметно.
Один сказал рыкающим голосом:
— Здесь все охраняется как снаружи, так и внутри, понял?
— И что? — спросил я.
Он повысил голос:
— Это к тому, что если начнешь шуметь, тут найдется, кто тебе переломает ребра!
— Это хорошо, — сказал я. — Обожаю, когда мне ломают ребра. В котором часу ужин?
Оба загоготали, словно я сказал что–то жутко смеш–ное, отступили за порог. Дверь захлопнулась, тюрем–щик с грохотом задвинул засов, я слышал как со скри–пом всаживает в петли дужку громадного замка.
Была мысль сосредоточиться и попробовать ускользнуть из камеры через портал. Правда, всего на шаг, от силы на два, но все–таки свобода по ту сторону двери, однако какая это свобода, если пробиваться еще четыре этажа наверх, а после путешествия через портал буду слабее мокрой курицы.
Долго думал, ничего умного в голову не лезет, кро–ме как вступить в переговоры и как–то уболтать, я дол–жен быть в этом сильнее этих питекантропов.
Выждав некоторое время, постучал в двери кула–ком, потом ногой. Долго никто не показывался, я бил
ногой, но кроме меня никто грохота вроде бы и не слышит. Либо слышат, но лишь посмеиваются, дескать, пусть побесится…
— Хорошо же, — прорычал я, чувствуя, как злость уже захлестывает так, что какие тут придуманные демократические ценности, есть только реальные и общечеловеческие: человек человеку люпус эст, да еще такой люпус, что четвероногий люпус поджал бы хвост и убежал, тоненько визжа, при виде двуногого собрата.
Дверь из плотных дубовых досок, но здесь я уже ви–дел, в каком месте прибит засов, когда еще только под–водили к этой двери снаружи, сейчас вытянул вперед руку и согнул указательный палец.
Рукоять пистолета возникла в ладони, сразу грянул выстрел. Пуля пробила толстую дверь насквозь, я чуть сместил ствол и выстрелил несколько раз подряд, по–сле чего саданул ногой.
Затрещало, но дверь устояла. Не желая стрелять снова, я ударил дважды, и она распахнулась, позвяки–вая наполовину оторванным засовом.
Со стороны коридора донеслись неторопливые шаги, ага, идут усмирять разбушевавшегося арестанта, хорошо, идите.
Я выждал, в поле зрения появились два тюремщика, оба сытые и с такими лоснящимися от жира мордами, будто подбирали ими мелкие куски сала прямо с пола.
У одного пояс оттягивает громадная связка ключей, второй среагировал раньше: охнул и выпучил глаза.
— А ты как сумел…
Первый вскрикнул тонким поросячьим голосом:
— Надо звать стражников!
Он развернулся, готовый бежать за подмогой, я сказал зло:
— Вас же двое, что ж такие пугливые орлы? А как насчет переговоров?
И сразу открыл стрельбу из двух пистолетов, сцепив кулаки, сильные в переговорах не нуждаются. Их тела задергались, один рухнул вниз лицом мне под ноги, второй успел повернуться, намереваясь удрать, я просадил его насквозь со спины, мне можно, я демократ и голосую за либеральные ценности.
Они хрипели и дергались в агонии, я с трудом пере–вернул того, у которого связка ключей, сдернул с пояса и пошел, брезгливо обходя вытекающие из–под них ру–чьи крови.
Издали донеслись голоса, свернул в длинный кори–дор, там в ряд такие же двери из толстых досок.
Голоса становятся громче, я крикнул властно:
— А ну тихо там! Сейчас открою!..
После двух поворотов ключа замок повис на петле. Я вытащил дужку и отбросил в сторону. Дверь распах–нулась, десяток оборванных и худых мужчин в страхе отшатнулись, глядя вытаращенными глазами.
— И свобода, — сказал я, — братья–душегубы, вас примет радостно у входа… только мечи сами возьмите у тех героев в коридоре. Кто знает, новеньких сегодня ночью приводили?
Все молчали, только один наконец сказал из задних рядов:
— Если привели, то здесь камер много… А новое здание для тюрьмы только строят.
— Большое? — спросил я.
— Громадное, — заверили меня сразу несколько го–лосов.
— Демократия на марше, — сказал я с пониманием. — Вот ключи от остальных, как думаю, камер. От
кройте все, но к выходу пока не рвитесь, там охраны побольше. Я пойду впереди, а вы держитесь сзади.
Несколько голосов с радостью закричали:
— Да, господин!
— Как скажете!
— Вам виднее…
— Мы за вами…
Тюрьма в самом деле оказалась битком набита за–ключенными, потому и охраны немало. Я поднимался по лестнице выше и выше, стрелял, сцепив зубы, мстил за подлое предательство и плен.
На каждом этаже свои тюремщики с ключами на пузе, а когда я переступал через их тела и шел дальше, прущая за мною толпа жадно хватала ключи и открыва–ла за моей спиной одни за другими двери.
Когда поднялись на первый этаж, я уже начал тре–вожиться за своих, но чуть ли не в последней камере отыскались Фицрой, Грегор, Ваддингтон и остальные с корабля.
