Вот тут-то Аламез испугался по-настоящему! Однако страх не поверг его в шок, а заставил поспешно действовать. Плох тот боец, который опускает руки и не борется за жизнь до конца! Прежде всего, моррон расстегнул пояс и избавился от груза оружия, затем стащил с правой ноги утяжеленный камнями сапог и уже ухватился за левый, но было поздно – в глазах потемнело, а рот заставляло открыться сжимавшее грудь тисками удушье. Сознание померкло внезапно. Дарк так и не успел понять, открыл ли он в последний миг рот и, значит, захлебнулся или, стиснув зубы, задохнулся…
Глава 11
Расплата за милосердие
Иногда жизнь настолько плотно заполнена событиями, что ты уже не помнишь, когда твоего рта касались нежные, влажные губы, когда ты вдыхал возбуждающий запах чужого тела, наслаждался мягкостью податливой женской кожи и чуть не сходил с ума от прикосновения душистых, приятно щекочущих ноздри и щеки волос.
Говорят, что Судьба придирчива к подбору влюбленных пар и посылает каждому мужчине ту женщину, которой он достоин, которую он заслужил своими помыслами и поступками. Если это правда, то в таком случае Аламез был у всевидящего Провидения далеко не на лучшем счету. Улегшаяся, а точнее, грузно плюхнувшаяся на моррона сверху женщина была холодна, как лед; мокра, как только что выловленная из озера рыба; и весила никак не менее восьми-девяти пудов. Ее волосы были густы и жестки, они расцарапали Дарку подбородок, щеки и горло, а исходивший от них аромат никак нельзя было назвать благоухающим. Дамочка пылала страстью, она вожделела моррона настолько, что, опустив флирт, стрельбу глазками и прочие ухаживания на дальней дистанции, сразу перешла к поцелуям, притом таким же странным, как и она сама. Дарк с отвращением и одновременно удивлением почувствовал, как сильные пальцы разжали его рот, а затем его губы ощутили чужое дыхание, горячее, сухое, напористое, не желавшее ограничиваться полостью рта и стремившиеся проникнуть аж в самые легкие.
«Так вот они какие… русалки Немвильского озера! – подумал Аламез, догадавшись, что так странно и напористо обычные женщины себя не ведут, да и растительность до такой густоты и пахучести не запускают, тем более на лице. – И что только в них барды нашли? Почему в заблуждение народ доверчивый вводят красивыми песнями о прелестных обитательницах морских, речных и озерных глубин? Медведицы, поди, и те весят меньше да пахнут получше…»
С полной уверенностью, что утонул и стал добычей сластолюбивой русалки, собиравшейся вначале предаться удовлетворению своих похотливых желаний со свежим утопленником, а затем его, возможно, и съесть, моррон открыл глаза. Как это ни парадоксально, но Дарк несказанно обрадовался, и причиной тому стало то, что на нем возлежит вовсе не охочая до поцелуев и прочих рыбьих, любовных забав русалка, а всего лишь пытавшийся вернуть его в сознание Грабл.
Аламез находился совсем не на дне, а на берегу рва, возле самой кромки воды. Полоска суши была настолько мала, что лопатки и затылок лежавшего на спине Дарка упирались в крепостную стену, а босые ноги все еще пребывали в воде. Спаситель-соклановец настолько увлеченно вдувал в его легкие воздух, что даже не заметил, как к товарищу вернулись чувства. Видимо, моррон все-таки не открыл рта под водой и задохнулся. Ведь если бы он нахлебался озерной воды, то во время искусственного дыхания изверг хотя бы немного жидкости из недр своих легких, да и его возвращение в строй не стало бы для все продолжавшего дышать «рот в рот» Зингера столь неожиданным и даже в какой-то степени пугающим.
– А-а-а, это ты, а я уж испужался, милый! – насмешливо произнес Дарк в следующий миг после того, как чуть отстранился от горящих губ Зингера. – Мы ж только о щечке договаривались. Вон ты какой шалун!
За все в жизни надо платить или расплачиваться, в том числе и за глупые, неуместные шуточки. От неожиданности Грабл резко отпрянул назад, чуть ли не свалившись при этом в ров, а его могучие ладони, оттолкнувшись, с силой надавили на грудь спасенного. Изо рта Аламеза тут же вырвался надсадный хрип – последствие нестерпимой боли. Ручищи Зингера чуть не поломали Дарку ребра. Видок у потомка гномов был еще тот: не столько напуганный, сколько растерянный и возмущенный. Щеки раскраснелись, надулись; глазища вылезли из орбит; а густые брови образовали единую, округлую дугу.
– Я тут… жизню те спасаю!.. – немного придя в себя, грозно зашептал Грабл, судя по виду, готовый ударить товарища. – А ты… ты!.. Еще раз подобные речи услышу!.. – не зная, как выразить свое возмущение и негодование, Зингер, словно рассерженный проделками сынишки родитель, пригрозил Аламезу пальцем. – Мужеложеские штучки отставить!
– Оружие где? – задал вопрос Дарк, чуть только справился с болью в груди. – Сапоги, как понимаю, тоже на дне осталось…
– Ну уж, извиняй! – возмутился все еще рассерженный Грабл. – Выбор ты мне небольшой оставил! Либо тя вытаскивать, либо амуницию… а то и это сразу на хребтине тащить силенок не хватило! – развел руками Зингер. – Не боись, никуда вещички наши не денутся, щас сплаваю!
– Я с тобой! – Аламез приподнялся на локтях, на самом деле собираясь нырнуть в воду.
– Да сиди уж, где сидишь! – отмахнулся соклановец, развернувшись и готовясь к погружению под воду. – Вот еще не хватало тя во второй раз вытаскивать! Сам как-нить, без помощи утопленничков, управлюсь…
– Погоди! – произнес Дарк, в последний момент ухватив за рукав собиравшегося погрузиться в ров товарища.
– Ну, чо еще?! Да помню я, помню, что у нас при себе было! Зазря тревожишься, все притащу, ничего на дне не оставлю!
– Спасибо… спасибо, что спас! – впервые за время совместных странствий поблагодарил Аламез товарища. – Если бы не ты…
– Пустяки, – отмахнулся Грабл, без всяких сомнений, тронутый благодарностью.
Зингер, бесспорно, был отличным пловцом. Он спрыгнул с кромки рва без лишнего плеска и тут же, казалось бы, даже не набрав в рот воздуха, погрузился под воду. Дарк остался один и в недолгие минуты ожидания отрешенно наблюдал за освещенным пламенем костров лагерем наемников на другом берегу да за мерно раскачивающимися на небольших волнах суденышками, на палубах которых нет-нет да и появлялись скучавшие, как и он, часовые.
Округа спала, и в крепости, и вблизи от нее царило сонное умиротворение, но Аламез знал, что вот-вот все изменится и что мгновения спокойствия уже более не повторятся. Моррон чувствовал приближающуюся к этим местам беду и не мог избавиться от навязчивого, весьма неприятного ощущения, что сидит под стенами крепости, которая на днях превратится в руины, и взирает на крошечные фигурки будущих мертвецов; тех, кто не знал свою судьбу, но в скором времени распрощается с жизнью. Наверное, такую же безысходность и преисполненную сочувствием к ближнему печаль ощущают и оракулы, к которым не понимающие, что неведение и есть счастье, людишки ходят за предсказаниями.
