Ознакомительная версия.
— Конец смены, в рынду бьют, — навострил уши Филипп, обладавший чутким музыкальным слухом. — Мы как раз поспеем, ждать не придётся, пока языки развяжутся, но и заплетаться ещё не начнут.
Бард ошибался. Когда они добрались, возле кабака уже кого-то мутузили, а само заведение было наполнено гулом пьяных голосов.
Жилая застройка Левобережья с высоты птичьего полёта напоминала щепоть подсолнечной шелухи, небрежно брошенной возле грязной нитки насыпи. Наспех сколоченные бараки давали приют рабочему скоту, в продуктовых лавочках быдло затоваривалось в кредит нехитрой снедью поверх пайка, а в кабаке могло прогулять личные вещи или нализаться под запись, но тогда не более четверти литра на рыло. Все постройки были одноэтажные, но уже косые, только бараки срубили длинными, а кабаки квадратными, и возле них слякоть обильно усеивали зубы, черепки и прочие отходы жизнедеятельности активной части трудового класса.
Щавель, Жёлудь и Филипп вошли под чадные своды, отыскали загаженный, но свободный стол посерёдке. Бард поймал за фартук полового, рыжего парня с круглым лицом и узенькими быстрыми глазками, приказал прибрать.
— Кипяточек брать будете? — шустро осведомился парень, сгребая в подол объедки засаленным рукавом.
— Жрать давай! — включил певческий баритон Филипп, от которого башка полового нырнула в плечи. — Выпить принеси. Что у вас есть хорошего?
— Перцовочка донецкая, — протораторил половой. — Деньги покажите.
Помедлив, Щавель выложил на стол горсть медяков, среди которых поблескивали серебряные монеты. Оценив состоятельность клиентов как умеренно среднюю, что полностью соответствовало их поношенной дорожной снаряге и варварскому обличию, половой принял заказ и понёсся на кухню, разгрузив подол в ящик у стены.
Пока готовилась еда, половой принёс бутылку прозрачного стекла, в которой плавал стручок красного перца. Донецкая перцовка на удивление легко проскользнула по пищеводу, оставив во рту жгучий привкус, а в животе разведя пожар, от которого захотелось неистово жрать. Следом половой притаранил миску солёных огурцов и тарелку с ломтями чёрного хлеба, оказавшиеся весьма кстати. Опрокинули ещё по одной, Филипп рассупонил сидор, вытянул на колени гусли, тронул струны, наладил колки.
— Поведаю вам историю, о, храбрые мужи, об ораторе с красным галстуком. Спою балладу о Павлике Матросове, который был зачат кулаком и кулаком же был убит. Он прославился тем, что закрыл амбразуру вражеского дота телом своего отца и, представ перед судом, свидетельствовал против всех. О смелом герое хочу рассказать вам! Обличал он прилюдно и дерзко срывал он покровы. По красному галстуку в нём распознали манагера и тайно, коварно убили. Немало добра натворил он бесстыдно, за что и был прозван в державном народе Нахальным.
Бард нагло откинулся на скамье, перебирая струны, пока на его плечо не легла корявая рука с чёрными потрескавшимися ногтями.
— Ты кого своим поганым ртом мараешь?
Позади Филиппа стоял щуплый молодой человек, то ли рано одряхлевший парень, то ли не повзрослевший мужичок. На узком костистом лице, буром от загара и грязи, сверкали невротическим блеском глаза. Незнакомец был одет в самую настоящую шинель. Из толстого серого сукна, с жестяными пуговицами со звездой, без погон, однако самую настоящую. Конечно, не допиндецовую, а новодел, но суть от этого не менялась.
— Чё, порванный шаблон болит? — не испугался бард, тряхнув плечом, чтобы сбросить руку, но парень вцепился, будто клещами.
— Шо ты, сволочь? Щас я тебе поправлю шаблон! — кулачок взлетел, но не опустился.
— Остынь, — осадил Щавель. — Тебе Нахальный — брат родной? На манагера ты не похож, так зачем за него впрягаешься?
— Я не за Нахального, — аскетичный борец без возраста потупился под прицельным взглядом старого лучника. — Я думал, вы за меня гутарите. Ну, шо ты на меня вылупился?
— Могу залупиться, но тогда не обессудь, — загасил в зародыше хилый наезд незнакомца Щавель. — Давно шинели не видел. Всё Москву по Большому кольцу обходим, а тут сподобился посетить первопрестольную. Присаживайся, выпей с нами.
Последние слова, произнесённые уже не ледяным, а просто холодным тоном с некоторым вызовом, оказали поистине волшебное действие.
— Даром не надо твоих подачек, — огрызнулся незнакомец и тут же плюхнул зад на табурет. — Есть чистая кружка? Половой! Половой… урод!
Пока рыжий парень бежал со стаканом, доходяга в шинели развёл кипучую деятельность.
— Меня Павка зовут, — объявил он и, едва дослушав представления новых собутыльников, схватил перцовку. — Донецкая! Родная, факт! Я со Шепетовки родом, а в Москву понаехал по разнарядке. По актировке, врачей путёвке. Мне Комсомол путёвку выписал, двигай, говорит, в Москву учиться, а кулаков раскулачивать у нас молодая смена подросла, факт.
Половой возник у стола как чёрт из табакерки с убойным ганджем.
— Вам вместе считать? — брякнул он об столешницу чистым стопарём (Павку здесь знали) и пристально уставился на Щавеля.
— Раздельно. Ещё одну принеси, — так же быстро ответил Щавель.
Половой умёлся. Павка повертел стопарь, разглядывая на свет, быстро налил всем перцовки, поднял тост.
— За встречу! — опрокинул в пасть, полную гнилых зубов.
Тут же налил ещё.
— Между первой и второй муха не должна пролететь!
— Давно здесь не был, — сухо напомнил о себе Щавель. — Что вы за насыпь делаете, никак, Великому тракту конкуренцию хотите составить?
— Конкуренцию, га-га-га! — затрясся от хохота Павка. — Это ты гарно гутаришь, факт. Мы Великому тракту такую конкуренцию составим, что мало не покажется.
Половой притаранил миски полные горячей хряпы, от неё валил густой капустный дух. Животного ингредиента в стряпню добавить не поскупились, правда, среди кусочков свинины над мясом преобладало сало с колючками неопалённой щетины на толстой разварной шкуре.
Опрокинули под водительством Павки по стопарю и налегли на вкуснейшую хряпу, приготовленную пролетарским кулинаром с большим искусством. Земляные рабочие мало-помалу разговелись, в кабаке стало тесно от немытых тел и пьяного гомона. В воздухе сгустился махорочный дым. Барную стойку осадили алчущие питухи, суя на раздатку казённые жетоны с индивидуальным налоговым номером, а раздатчик шелестел страницами учётной книги, выписывая пропойце суточной кредит, и время от времени порыкивая: «В очередь, сукины дети, в очередь!»
— Нет, ты скажи, в чём конкуренция? — склонился Щавель над столом к Павке. — На кой строить на новом месте такую основательную дорогу, когда вокруг наезженных путей полно?
Ознакомительная версия.
