Он прошел через смерть в свет жизни. Он был отмечен силой Мирейна, которая пришла от бога.
Вадин опустился на колено. Мирейн перестал дрожать и свернулся в клубок, став таким маленьким, что почти вызывал жалость. Вадин легонько коснулся его плеча.
— Убирайся, — произнес тот спокойно и холодно.
Вадин не двинулся с места. Мгновение растянулось, измеряемое медленным дыханием. Мирейн сжался еще больше.
Внезапно он распрямился как пружина, вскочил на ноги и опрокинул Вадина на спину.
— Убирайся, дьявол тебя побери. Убирайся!
Вадин глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание и прогоняя боль.
— Почему? — ровным голосом спросил он.
Мирейн поднял его на ноги. Король не имел права быть таким сильным и таким опасным, как вспугнутый леопард, но Вадин не испытывал страха даже тогда, когда маленькие сильные руки встряхнули его, словно пучок соломы. Он весь подобрался и сжал зубы, ожидая, когда пройдет буря.
Мирейн разжал руки. Вадин пошатнулся и выпрямился.
— Почему я должен убираться? — спросил он опять. — Потому что я увидел, как ты один раз стал человеком?
— У меня что, нет права на одиночество?
Вадин глубоко вздохнул. Ребра его болели от падения и от жестокой хватки Мирейна. Он посмотрел в пылающее яростью лицо своего короля.
— Ты и в самом деле хочешь остаться один?
— Я… — такое случалось не часто, чтобы Мирейн не мог найти слов. — Ты проник в мои мысли.
— Разве?
А чья вина, что он смог это сделать?
Мирейн услышал все: и сказанное, и не сказанное.
— Ты не имел никакого права, — произнес он.
— Даже права друга?
Повисла звенящая тишина. Вадин сказал это не думая, направляемый угасающим блеском бога. Сначала Мирейн услышал только рев своего гнева. Когда гнев поутих, глаза его расширились; Вадин почувствовал, что с ним происходит то же самое. Сердце его забухало как молот. Кулаки сжались до боли.
Мирейн осторожно и мягко проговорил:
— Скажи это еще раз, Вадин. Скажи это сам, пусть мой отец не ведет тебя.
В горле у Вадина пересохло. Ему захотелось проклясть бога и все его безумие. Он сказал:
— Друг. Друг, разрази меня гром, и если ты хотя бы наполовину маг, которым себя называешь, то ты должен знать, что я давным-давно проиграл свое пари. А разве у друга нет права быть там, где он нужен? Особенно, — добавил он мрачно, — если бог понудил его сделать это.
— Мне никто не нужен.
Высокомерные и глупые слова, да к тому же совершеннейшая ложь. Вадин не удостоил их вниманием.
— Друг, — сказал он и добавил немного смущенно: — Брат. Я не стал думать о тебе хуже оттого, что ты испытал страх. Только дураки, младенцы и, может быть, боги не знают страха.
— Боги… боги могут испытывать страх. — Мирейн опять потерял самообладание, в нем взыграла гордость, ставшая его оружием. — Ты думаешь, что способен мне чем-нибудь помочь? Ты, который даже не умеет написать буквы своего имени?
Вадин расхохотался. Даже погруженный в пучину ужаса, Мирейн был достоин всяческого уважения, потому что страх его был мужественным страхом сильного мужчины и мага. Но чтобы он, такой мудрый, поносил Вадина за то, чем гордится каждый лорд Янона…
— Мой господин, я что, все понял не так? Ты собираешься сражаться стилом и табличками? Верно, что я не умею написать и слова, но я могу заточить твое стило; может, мне его еще и оперить и показать, как сделать из него дротик?
Мирейн вздернул подбородок. Несмотря на свое бесшабашное настроение, Вадин на миг похолодел и засомневался, не зашел ли он слишком далеко.
— Ты смеешься надо мной, — произнес король, снова становясь холодным и спокойным.
— Послушай меня, — вскричал Вадин в порыве чувства. — Завтра ты должен выйти на бой и сражаться в полном одиночестве, и никто не питает особых надежд на то, что ты победишь. Возможно, ты погибнешь. И ты так напуган, что ничего не видишь, но все равно пойдешь на этот бой, потому что ты должен. Потому что у тебя нет выбора. Ты предпочтешь, чтобы тебя сожрали демоны, чем покажешь, что готов наложить в штаны.
— Не готов, — рявкнул Мирейн. — Уже наложил.
Вадин на миг затаил дыхание. Он и сам не поверил, что отважился улыбнуться.
— Ну конечно, ты хотел остаться один на один со своим позором. Ты не мог позволить, чтобы весь мир узнал, что ты — человек, а не герой из легенды. — Вадин ударил рукой об руку. — Идиот! Интересно, как ты будешь себя чувствовать к утру, если проведешь всю ночь в раздумьях, трясясь от страха и ненавидя себя за свой страх? Ты что, хочешь проиграть эту схватку?
— Вадин, — проговорил Мирейн с подчеркнутым терпением. — Вадин, мой невольный брат, я, как и любой другой, знаю, каковы мои возможности в схватке с великим бойцом Янона. Я также знаю, какова моя мера раздумий, а для того, чтобы отдохнуть, у меня есть мое искусство. Если, — едко добавил он, — ты мне дашь им воспользоваться.
— Ты опять играешь с истиной. — Вадин уклонился от шутливого удара и схватил Мирейна. Король напрягся, но не сопротивлялся. — Моя душа принадлежит тебе, Мирейн. Она твоя, и ты можешь делать с ней, что тебе угодно. Даже выбросить, если тебе так захочется.
— Это будет страшной потерей. — Находясь в кольце рук Вадина, Мирейн вынужден был задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Король не улыбнулся, и выражение его лица не смягчилось, но глаза стали яснее и увереннее. — Ты назвал меня по имени.
— Сожалею, мой господин.
— Разумеется, ты сожалеешь, — передразнил его Мирейн. Тонкая линия появилась у него меж бровей, составляя контраст с едва заметно искривленными губами. — Ты больше не будешь называть меня «мой господин», когда мы наедине. Довольно того, что мне приходится выносить это от всех остальных.
— Надо было подумать о таких вещах до того, как ты родился королевским наследником.
— Хорошая мысль, но запоздалая. — Мирейн наконец улыбнулся, хотя и почти незаметно. — Я думаю, ты мне полезен. Как сильная доза слабительного.
— О боги! Неужели я так кошмарен?
— Даже хуже. — Но настроение Мирейна уже переменилось, черное безумство перерождалось в нем во что-то светлое. — Горькое, но, я бы сказал, бодрящее лекарство. Ты будешь завтра моим свидетелем?
— Это политика? Князь Мехтар…
— К дьяволу князя Мехтара, — произнес Мирейн подозрительно мягким голосом и крепко взял Вадина за руки так, что тот не мог вырваться. — Если я останусь жив, то у меня хватит сил разобраться с ним. Если я умру, то это уже будет безразлично. И, — добавил он, — я бы предпочел иметь тебя перед глазами, чем чтобы ты подкрадывался сзади.
