Амарела накупалась в огромной ванной, уничтожила трехдневный запас еды, кое-как привела в порядок прическу — голову пришлось безжалостно обрить, как после тифа. Когда она отдохнула и калачиком свернулась на кровати, оказалось, что распроклятое сагайское благословение догнало и ее — заснуть не представлялось возможным. Она несколько часов провела, таращась в потолок и облизывая горящие губы, а потом в спальню тихонько пробрался Кав — за какими-то своими вещами. Постоял около кровати, думая, что она спит, скрежетнул зубами, тихо выругался и уже развернулся, чтобы уходить, но тут она позвала.
А какого, собственно, черта.
Теперь рейна нежилась на льняных простынях, потягивалась и бездумно смотрела на яркое солнце за окном. В голове поселилась разноцветная пустота и маячили вспыхивающие искорки. Если аккуратно выползти из-под господина майора, может быть удастся добраться до столика с едой… или если вытянуть ногу и как-нибудь придвинуть его…
Кавен заворочался, открыл глаза, сфокусировался и немедленно перешел к боевым действиям, еще даже толком не проснувшись.
— Очень сильное благословение, — виновато пробормотал он в свое оправдание. Впрочем, Амарела не возражала.
— Я так весь сотрусь, — хмыкнул Кав парой часов позже. Они сидели на кровати, замотавшись в простыню, и подъедали остатки ночного пиршества, позорно запивая их остывшим чаем и степлившимся шампанским. Амарела лирично положила обритую голову на Кавеново татуированное плечо. Ушам и затылку было непривычно прохладно. — Ничегошеньки от меня не останется, прекрасная госпожа.
Амарела пожала плечами и сунула в рот ложку икры.
— Я считаю, что сплю, и мне все снится, — честно сказала она, перебирая гренки в серебряной вазочке. — В здравом уме я бы никогда не легла бы в постель с Макабрином. То есть, ну…столько раз.
— Нет, никаких снов, ты что, — обеспокоился Кавен. — У меня завтра вылет. Я не хочу пропустить эту великолепную войну. Полеты над побережьем, сильный противник. Уааау… черт, челюсти вывихиваются.
В комнате витал тонкий аромат роз, маргерийской выпечки, слабо пало порохом — откуда? Кавов пистолет спал в кобуре на спинке стула, вычищенный и сверкающий, отражая солнечные лучи по стенам, затянутым узорчатыми шпалерами. В приоткрытую фрамугу втекал ветер.
— Мне все снится. Снит-ся.
— Отличное оправдание чему угодно.
Кав откинул простыню, прошелся по комнате, заложил руки за голову. Потом посмотрел через плечо — его профиль четко выделялся на фоне солнца, казался черным, а коротко стриженые волосы — совсем белыми…
— Я бы хотел внести ясность, — сказал он просто. — Вчера пришел приказ от моего короля и повелителя. Негласный.
Аромат роз сделался невыносимо сильным.
— Какой приказ, — искорки все еще вспыхивали.
— Найти тебя и по возможности ликвидировать. Лавенгам удобнее сейчас оплакивать гибель королевы от рук гнусных лестанцев, чем договариваться с живой и строптивой. Они не уверены, что ты выжила, но если уж выжила — собираются принять меры. Принц-Звезда сказал королю, что вытащил тебя из тюрьмы.
— Ты меня узнал.
— Да, так вышло, что с приказом пришли и фотографии. Передают, что в Катандеране настоящее светопреставление, Полночь прорвалась. Вернулся древний, как мары знает что, Анарен Лавенг. Нас перебросили сюда аккурат в тот день, я не успел поучаствовать.
Амарела подумала, что надо встать, но ноги не держали, и она осталась сидеть, безучастно глядя на хромированную рукоятку, торчащую из кобуры.
Анарен Лавенг. Надо же.
Сплю, сплю, сплю.
— Ну ты что же… это, выполняй приказ, — пробормотала она.
Макабрин повернулся, поглядел на нее, сдвинув брови.
— Я так разумею, мой король отдал мне преступный приказ, прекрасная госпожа, — сказал он чопорно. — Я его выполнять не намерен.
— Тогда штаны надень. Нельзя перед королевой без штанов.
Ей вдруг стало очень холодно, рейна закуталась в простыню по горло, обхватила себя за плечи.
— Мне ведь в Катандерану надо, Кав. — сказала она тоскливо. — Это ведь я во всем виновата. Только я и никто другой. Я сделала, мне и расхлебывать. А ты летишь в Марген дель Сур, и ничего я не могу поделать, и никто ничего поделать не может.
Кавен подошел, сел рядом, притянул ее к себе.
— Я постараюсь как-нибудь… ничего там не курочить, — пообещал он неуверенно.
На залитой солнцем улице за окном безмятежно играл оркестр.
Эпилог
Русалка скользила с волны на волну, бросив ладони навстречу свету, плечами и спиной ощущая темный холод донных токов, грудью и животом — солнечную ласку поверхности.
Море покачивало ее, колебались ленты рук, зеленоватые волосы ореолом расплескались далеко по частой волнистой ряби. Блики и полутени пошевеливались, таяли, словно обрывки сна.
Русалка умирала.
Она не умела ясно мыслить, поэтому не знала — отчего. Море растворяло ее, как обломок душистого мыла, оброненный с проходящего мимо корабля. Прозрачные пальцы и бледный веер хвоста исходили мелкими пузырьками, море разъедало тонкую пленку плоти, соединяя прохладную кровь русалки со своей, солоноватой и плотной. Жгучей, как стрекала медузы.
Корабль. Медуза. Обломки.
Слишком сложно для фолари.
Она шевельнула губами, но голос ее покинул. Легкие уснули, утомившись долгим ожиданием рассвета.
Волны полоскали тело, выбелили, как забытую в воде ткань, обкусали краску с губ и щек, глаза утратили синеву, бездумно таращась в распахнутое небо. Нечеткие очертания женского силуэта распались серой пеной, клочья некоторое время плыли согласно, но потом волны разметали их.
Текучая вода рассказывает обо всех, кто когда либо нес ее толику в своих жилах. Текучая вода разговаривает в твоей крови, и тысячи смертей и жизней равно обрывочны и подробны, и где среди них искать истинно твою жизнь и смерть? Которая из них твоя память, привязанность и любовь?
О фолари говорят, что они не помнят ни зла, ни добра, ни обещаний, ни друзей своих. И даже имени своего иногда не помнят.
Люди умеют строить дома, возделывать сады, упорядочивать действительность, вписывать ее в форму. Действительность становится инструментом и материалом, начинает отвечать ожиданиям. Даже — вот магия! — человек может сам сделать свое будущее.
У фолари нет ничего, кроме себя самого. Ни сада, ни дома, чтобы возделывать их и задавать им форму. Что может возделывать фолари кроме себя?
Как иначе создать будущее, которого нет?
Ньет открыл глаза. Над ним, в волнах синевы, плыл, как льдина, девственный квадрат потолка. Закутанная марлей люстра свисала угрюмо осиным гнездом. Не шуршали газеты на полу. Запах влаги тек из открытых окон. Рассвет.
