Айвен следовала за Асиром, чья мантия вздымалась и парила, как грандиозные острова облаков в вышине, человеком, который мог управлять воздухом и создавать живых птиц и зверей — все, что подвластно его мыслям и мечтам. Один из самых редких даров, подаренных небесами и эрой первопроходцев. Дрожь одолевала каждый позвонок, потому что огонь чужих глаз наблюдал за каждым ее шагом, который прожигал огонь тысячи игл, нечто не желало расставаться с ней, что-то сковывало. Она принадлежала человеку в золотой маске охотника, и она силилась не окинуть в последний раз взглядом кровавую площадь с сотнями бойцов, что жаждали ее крови, как проклятой, не посмотреть в сторону мужчины, чьи обнаженные мечи ревели, как буран. Но их головы поглотила темнота, когда они спускались по новым широким пролетам, ступая под кремовыми нефами.
Прислужницы омывали ее тело, с трепетом и благоговением замирая при виде драгоценных камней, что испещряли часть ее фигуры. И Айвен с удивлением замечала холодность рук и ощутимую дрожь пальцев на своей коже, когда шелковым полотенцем укрывали ее плечи. И эфирные голубые масла стекали ручьями по ромбовым адамантам, по лепесткам и росткам лотоса, когда женщины втирали масла в ее кожу. Ее злато-коричневые волосы покрывали венцом из пурпурной и лиловой гортензии, нанизывая алмазные капли в тонкие косы, вплетая диадему из черных ониксов. Девушке предложили простое белое платье из нежной атласной ткани, перевязанной неудобным и тяжелым агатовым поясом на пояснице, подчеркивающим стройность ее талии. Она была выше и стройнее здешних женщин, черты ее лица были более утонченными, движения мягкими и изящными, а прямота осанки и тонкость шеи придавали ее образу чистоту и невинность, столь несвойственную ее сущности. Асир наблюдал за всем со своего ложа, лишь изредка поглядывая в ее сторону, раскуривая травы в кристальном кальяне, и усевая небольшую комнату густым, сладковатым дымом, отдавая приказания своим рабыням, как правильнее и лучше уложить волосы, как подчеркнуть полноту и красноту губ, сияние длинных и пушистых ресниц. Когда же выполненная работа его полностью удовлетворила, он поднялся со своей мраморной софы, с таинственной настороженностью разглядывая ее черты лица, он был так близок к ней, что она могла вкушать его дыхание. Восточные ветры кружились над его плечами, барсы восставали в золотом обелиске опадающего заката, и аромат шалфея, розмарина и сладкого боярышника наполнял каждый предмет, каждый звук, каждый вздох. Ей чудилось, что в крыльях разноперой колибри застыл вкус сладости ягод боярышника. Он вновь завершал ее приготовления, на этот раз не для рабского аукциона, где в страшном пожарище и монотонных, оглушительных взрывах погибали сотни и тысячи чистокровных дворян, а для представления новому хозяину. Смерть не лишала ее рабских цепей, а жизнь одарила иными кандалами, более жгучими и ядовитыми, нежели прошлые оковы. И какая участь ждет ее на избранном судьбой пути, она боялась даже себе представить.
Пальцы Асира погрузились в холодный белоснежный крем, и когда Айвен закрыла глаза, он едва касался ее век, проводя пальцами мягким покровом вдоль ресниц, скул, подбородка, губ и тонких бровей. Он вдевал в ее уши крохотные бусины золотых серег, с мягкостью массировал запястья и пальцы.
— Говорят, что когда люди касаются друг друга руками, они передаю часть своей жизненной силы другому. Происходит некий взаимный обмен, — говорил он спокойным голосом, не поднимая взгляда от ее рук. — Твои руки настолько хрупкие, стоит мне лишь сжать сильнее свои ладони вокруг твоих кистей, как я разломлю их пополам. Скорчишься ли ты от боли, закричишь, о чем подумаешь? Бесконечное множество вопросов усеивают мои мысли о тебе.
Он поднял на нее свой взгляд, в котором читалось неподдельное любопытство, интерес, затеплилась странная искра, от которой учащалось ее собственное дыхание.
— Как ты смогла продержаться так долго в темницах дома красного блаженства? — тихо шептал он, увещевая, почти умоляя. — Как ты можешь испытывать мое прикосновение, когда мой народ причинил тебе такие страдания? Ты ведь тоже человек, хоть и из низшей касты, которую не признают даже за рабов, но мы с тобой немногим отличаемся. Оба прокляты, и оба в кандалах.
Грустная усмешка накрыла его губы. Айвен не ответила, не изменилась в своем бесстрастии, которое он так старался сокрушить — добрым словом, ласковым прикосновением. Она видела такое количество страданий, слышала такие грязные проклятия, что просто перестала верить в то, что ей предлагали. Не будет ей покоя, не будет счастливого блаженства на той стороне реки забвения и медовой долины, жизнь, наполненная страданием, не желает ее отпускать, словно мать, льнущая к любимейшей из дочерей. И она задумывалась, чего ему стоили прикосновения к ней, когда люди полагали, что будут прокляты на века просто от того, что дышали одним с ней воздухом, находились вблизи, смотрели на нее — избитую, измученную, униженную, лишенную последних крупиц достоинства. Теперь же ее призывают на службу те, кто стоят во главе общества. Стражам, что приносили пищу в ужасную пыточную камеру для провинившейся прислуги, выдавали толстый мешок чистого серебра за сохранение ее естественного жизненного поддержания. И Айвен хорошо помнила, как пила воду, смешанную с землей, как каша с разбитым стеклом ломала ее зубы и сдирала щеки в кровь, вкус черствого хлеба, покрытого бело-зеленой плесенью, как тина. Другие могли получить пару медных за тяжелые работы на шахтах, на протяжении многих часов вдыхая кислотные испарения, и со временем возвращаясь с чудовищными ожогами легких, кожи, гнойниками, вырастающими на веках, закрывающих глаза, с уродливыми волдырями на руках, и это считалось хорошим заработком для средней семьи, но столь немногие соглашались подносить пищу проклятой. Здесь в многочисленных дворцовых комнатах и роскошных садах, было больше кошмаров, чем она видела за всю свою жизнь. Здесь ее накормили и омыли в свежей, сладковатой воде, позволили напиться и надеть одеяния из лучших, самых дорогостоящих тканей. Белоснежный оттенок — цвет рабства, но из какой материи был выполнен простой наряд. Продай она такое платье с поясом на черном рынке, и она смогла бы купить себе хороший дом со слугами и обеспечить себя безбедной и сытной жизнью до конца своих дней.
Асир разглядывал ее какое-то время, а, затем, не произнося ни слова, поднялся со своего места, поворачиваясь к ней спиной, в задумчивости, некой утомленной угрюмости припадая плечом к каменному изваянию белого льва с ястребиными распахнутыми крыльями, в темно-синих кристаллах бушевали грозы и поднимались высокие волны, что потопляли под собой армады. Зловещий, но прекрасный образ, крупные глазницы искрились перламутровым потусторонним сиянием и жаром, и призраки пунцовыми драконьими когтями вытягивали к ней свои громоздкие перепончатые лапы, сочащиеся кровью горячею.
