— Вот поэтому вы никогда и не откроете секрет великой силы, Любознай! Ведь вы — славный, наивный парень, не то что всякие кровососы!
Польримик смущённо заулыбался.
— О, спасибо… если это, конечно, комплимент…
— Но хватит ли вашей добренькой натуры, чтобы спасти мир? — глаза Фарлайта сузились в щелки.
— О чём вы?
— Я хотел гибели всей плоти, и я ожидал, что со смертью последнего творца падёт и творение. Потому я подстроил смерть трёх судей, Любознай!
— Это, конечно, интересное заявление, но…
— …но я решил: мне не нужно, чтобы творение пало. Мне нужно оскорбить Тьму, осквернить её самым величайшим, самым неслыханным грехом: я залью её пламенем, подобным земному — таким, которого вы все боитесь до икоты. Тогда вы все подохнете, но материя — сама по себе — останется. И вы не сможете соединиться с Тьмой, а она сама будет страдать целую вечность, потому что уничтожить этот кусок камня, на котором живём, будет уже некому. И она будет только слушать вопли душонок, затерявшихся в Нигде.
Зрачки Польримика расширились, будто бы он сам сейчас смотрел на пламя, которым сейчас грозил ему мрачный демон.
— Но вы сказали… я… могу спасти?..
— Именно. Вы готовы принести себя в жертву, Любознай?
— Зачем?
— Чтобы доказать мне, что во Тьме есть ещё что-то, кроме зла. Тогда я не сделаю то, что задумал.
— Я…
— Даю вам пять минут.
Фарлайт почувствовал, что земля под ним начала нагреваться, и только теперь отнял руки от поверхности. Он отвернулся от историка, и стал безмолвно наблюдать за битвой, скрестив руки за спиной. Раньше ему самому приходилось всё время принимать решения; пусть же теперь кто-то другой возьмёт на себя ответственность!
— Вы грязный шантажист. Но я готов, — ответил Польримик, не дождавшись конца и второй минуты.
Фарлайт удивлённо обернулся.
— Я достаточно пожил, — продолжал историк. — Вырастил замечательных детей и оставил много хороших книг. Конечно, жаль, что эту битву описывать буду уже не я, а о моей жертве, вероятно, и вовсе никто не напишет… — и Польримик вынул из-за пояса кинжал, протянул его фраоку и зажмурился.
— Нет, не так, — остановил его Фарлайт с жестокой ухмылкой. — Вы, верно, думаете, что я быстро и безболезненно вас зарежу, и это меня удовлетворит?
Он вытянул руку к центру вершины, и та начала обваливаться внутрь. Оттуда вырвались пар и жар в алом ореоле. Фарлайт пробудил вулкан, который «заткнули» судьи, как и многие другие огнедышащие горы — в день, когда они обосновались в этом измерении, где Земля не вращалась, и установили закон — что их мир не должен знать пламени.
— Прыгайте! — воскликнул Фарлайт. — Туда, в огонь! И тогда я заставлю его отступить!
Польримик сглотнул. Историка охватил животный страх, казалось, он не может сделать ни шага в сторону огненного зева, не то что заставить себя упасть в его объятия.
— А какая… гарантия? Что я покончу с собой, а вы потом не зальёте всё пламенем, потому что вам так захотелось? — прохрипел он.
— Не знаю, — пожал плечами фраок. — Нет у вас гарантий, кроме моего слова. У вас осталась, кстати, целая минута. Можете помолиться Тьме. Можете передать мне послания для своих детей, жены, комнатной коровки или кого вы там ещё, как вам кажется, «любите».
Историк молчал, раскачиваясь на месте. По лбу его струился пот.
— Ну? Минута истекла-ла-ла! — пропел Фарлайт.
— Я не могу, — прошептал Польримик Любознай.
— Так я и знал. Трепло, как и все триданы. И неспособен на самопожертвование, как все мои собратья по Тьме, хоть право имеющие, хоть бесправные.
И фраок взмахом руки отправил бедного историка в полёт — прямиком в жерло. Вопль Польримика резанул по ушам, но так же резко прекратился, как и начался: за мгновение до столкновений с лавой, под историком открылся портальный вихрь, перенесший его куда-то на Землю — просто потому, что Фарлайту так захотелось.
«Так орал, что, наверное, его слышали аж в Лаиторме», — подумал демон.
На ум опять пришла Нинур, хотя ей запрещено теперь было появляться в его сознании; она принесла с собой новую порцию сомнений и тяжёлых раздумий.
А что, если она всё-таки права, и всё это время надо было не разрушать, а созидать? Если Нинур взаправду была достойна не позорного столба, а места по правую руку от нового правителя, направляя его буйную силу в правильное русло; и пусть бесовицу вела корысть, она всё равно послужила бы на пользу всему миру, который Тьма опромётчиво приговорила к уничтожению, а он сам без тени колебания согласился быть палачом?
Фарлайт преисполнился жалости. Не к Нинур, а к самому себе, истерзанному ответственностью.
Попробовала бы Нинур нести такое бремя! Сама-то отказалась от предложенной силы. Конечно, легко критиковать, коли не держала в руках ничего серьёзней ночного горшка!
…Нет, нельзя об этом всём думать. Меньше думать, больше делать. Все достойны мучительной смерти от пламени — люди, право имеющие, демоны, сама Тьма. Это они вынудили его, Фарлайта, принять все те решения.
Пламя искупит, освободит, очистит.
Демон взмахнул рукой и лава поднялась, быстро переполнив жерло и покатившись вниз. Фарлайт побежал вниз по склону, полный мстительного предвкушения. Когда жар начал лизать ему пятки, он распахнул крылья и отправился в бреющий полёт. Огонь катил свои волны уже не только позади, а внизу и перед ним, но бьющиеся внизу марионетки ничего не замечали. Лишь только когда пламя поглотило ближайших к него демонов и кшатри, и их душераздирающие крики заставили собратьев по оружию оглянуться в сторону Эзру — войска обратились в бегство. Все боялись принять смерть от меча, но были к ней готовы. К смерти от огня же не был готов никто.
— Никто никуда не пойдёт, — промурлыкал Фарлайт, заставляя лавовые волны бежать быстрее. — Куда вы? Это же не просто огонь, это символ вашей свободы от оков Тьмы… уж мне-то лучше знать…
Души сожжённых поднимались перед ним из пламени, фраок хватал их и тут же поглощал; уже не ртом, как раньше, а всем телом.
Богатые энергией призраки демонов и право имеющих быстро перенасытили его, но Фарлайт не останавливался и хватал всё новые и новые жертвы. Сознание начало ускользать от него…
ЧАСТЬ IV
РАССВЕТ
Прекрасное женское лицо, обрамлённое волнистыми волосами. Миллион мерцалок отражался в её глазах — то, что через многие годы смертные с Земли назовут Млечным Путём. Нежные, тонкие руки…
Фарлайт потянулся было к ней; но вдруг вспомнил — это же душа Тьмы, его враг! И швырнул в её божественный лик сгустком своего презрения.
— Что ты делаешь? — удивилась душа мира.
— Хочу показать тебе твоё место.
— Почему?
— Потому что ты избрала меня, а потом отвергла. И в том не было ни капли справедливости и смысла.
— Я никогда не отвергала тебя. И не выделяла среди других. Я вас одинаково ненавижу, дети! И одинаково лелею.
— А как же та самоубийственная миссия? «Ты должен убить судей, я выбрала тебя»…
— Я не давала тебе никаких миссий.
Тут Фарлайт совершенно вспылил. Даже Нинур, прижатая к стенке, и то смогла выдавить из себя правду. Но душа мира… она же самое чистое, самое святое, что только может быть, как только поворачивается её бесплотный язык лгать ему в лицо?!
Фарлайт схватил тот дикий страх, всепоглощающую боль и бессильную ярость, что испытали перед смертью от меча и от огня тысячи воинов, что окружали сейчас его физическое тело, и плеснул ею Тьме в лицо. И если гнев и злоба прошли сквозь неё, то внушающие ужас языки пламени, многократно запечатлевшиеся в предсмертных воспоминаниях, обожгли её; и взгляд Тьмы резко посуровел.
— Я уничтожу тебя, — сказала она.
— Я могу сказать тебе то же самое, — ответил Фарлайт и собрал уже не только те души, что были поблизости, но и вообще всё, что когда-либо потерялось в Нигде; были там и остатки душ Норшала, Гардакара, Раутура — самые мощные, мстительные, разрушительные, — и поглотил и их.
