Я с трудом удержался от смеха и подозрительно взглянул на Корнягу.
– А не заливаешь?
– Что ты! – возмутился пень. – Я никогда не вру!
Наверное, я скептически ухмыльнулся. Мне-то не нужно было объяснять, что слова «Я никогда не вру» произносят только те, кто врет всегда.
– Ладно, – сказал я, отстегнув пень и вскакивая в седло. Корняга поспешно дернулся в сторону, чтоб я его не придавил, а потом вдруг проворно взобрался мне на плечо, вцепившись корешками в ремни курткоштанов. – Раз тебя не прогнала Тури, и я не стану гнать. Рассказывай. Но учти: если выкинешь такое, что мне придется не по нраву, я тебя пущу на растопку. На первом же привале.
Вряд ли Корнягу согрела перспектива стать дровами и согреть впоследствии меня.
– Что рассказывать?
– Все. Где тебя подобрала Тури. Зачем она это сделала. И почему, джерх возьми, еще не сожгла тебя, готовя ужин, потому что мне кажется, это единственное, на что ты годишься, деревяшка.
Корняга надулся. По крайней мере, мне так показалось.
– Вот она, людская благодарность! Все вы одинаковы.
Я не стал уточнять, что к людям я, строго говоря, отношусь не вполне.
– Раз, – сказал я.
– Что раз? – не понял Корняга.
– Когда будет «три», я разведу костер, – охотно объяснил я.
– Уже говорю, говорю, – всполошился Корняга. – Тури подобрала меня тринадцать дней назад недалеко от Слезы Великана.
– Чего? – изумился я. – В первый день пути по Диким землям?
– Ага… Но на нее вскоре напали разбойники, и… в общем, она рассердилась.
– И что?
Корняга пошевелился на плече и забубнил дальше:
– И она меня бросила у озера. Но следом за ней пошли другие люди – колдун Панч и трое его дружков-лютиков.
– И ты с ними?
– А что мне оставалось? – захныкал Корняга. – Они грозились сжечь не только меня, но и весь окрестный лес.
М-да. На такую деревяшку это и впрямь подействовало бы. Колдун, значит, Панч и тройка лютиков… Любопытно. Еще один колдун.
– А зачем колдун шел следом за Тури?
– Ножны, – проскрипел Корняга. – Ему понравились ножны.
«Как же, ножны, – подумал я скептически. – И они хоронились тринадцать дней. Хотя мы тащились в такие, с точки зрения всего остального мира, гиблые места, что куда разумнее было напасть сразу же. Или на ближайшем пересвете, когда мы беспомощны.»
«Стоп, – сказал себе я. – Они знают, что мы – оборотни?»
Холодный пот прошиб меня. Убить. Немедленно убить!
– Где они сейчас? – спросил я, браня себя самыми черными словами.
– Известно где, – довольно сказал пенек. – В Сунарре! И ни за что оттуда не выберутся без меня! Если они вообще живы после твоих зубов и клинка Тури…
Облегчение захлестнуло меня, подобно ливню, что проливается на иссушенную солнцем землю.
– Послушай, Корняга, – сказал я проникновенно. – Давай я тебя опять к седлу пристегну?
– А зачем? – подозрительно спросил он, на всякий случай сползая на самый край моего плеча.
– А затем, что ближайшие дни я тебя хрен куда отпущу. Понял?
Пенек не ответил. И правильно, а то услышал бы «Два»…
Следующий час я размышлял, как удалось четверым лютикам пройти через все, пройденное нами. Через Запретный город, через каньон, через засаду хорингов и жадное гостеприимство вильтов… Хорингов, впрочем, мы же и перебили, так что их можно не считать.
Подозрительная все же история. Хотя среди четверки есть колдун. Панч. Враки, что они идут за ножнами «Опережающего». У-Наринна, вот их цель. Последнее время я весь мир готов был записать в путники к Каменному лесу.
Это хорошо, что их пожрала Сунарра. Если действительно пожрала.
– Эй, деревяшка! А что, мы с ними подрались?
– Да.
– Где?
– В таверне.
– И как?
– Здорово! Колдун, правда, жив остался…
Вот это – жаль. Если они сумеют ускользнуть из Сунарры, и наши пути пересекутся где-нибудь под двумя солнцами, мне придется их убить, сколько бы их не было – одного, двоих, троих или даже всех четверых.
Но что-то подсказало мне – из Сунарры выбраться невозможно. Мы – первые. И то лишь благодаря Тури и вулху. Ну, может еще Корняге, который тоже попал в Сунарру не по своей воле. А подсказала мне это моя собственная память, оживающая в вулхе четтанским днем, и взгляд умницы-карсы.
У нас даже больше общего, чем я до сих пор думал, киса. Мало того, что мы оба – оборотни, так еще и ученики старины Унди. И Тури Мышатника очень любила, судя по вчерашнему рассказу о его гибели. О том, что Унди любил и я, тоже не стоит даже и упоминать, это очевидно.
Вот только две вещи меня настораживали. Тури моложе меня, хотя и ненамного. Но Унди, насколько она уверена, последние кругов десять перед смертью прожил у Беша в Айетоте. Я же совершенно ясно помню, что расстался с Унди семь кругов назад, в Гурунаре. Когда судьбе стало угодно вышибить меня оттуда в Риву. С тех пор я встречался с ним дважды, в Риве и Торнсхольме. Второй раз – чуть больше пяти кругов назад. Незадолго до того, как его убили.
Не мог же Унди жить в двух местах одновременно? Хотя Тури, кажется, упоминала, что Унди имел обыкновение исчезать куда-то, и довольно надолго.
И второе. Тури сказала, что убийцу Мышатника никто так и не увидел. А перед тем как окончательно уйти во Тьму, Унди назвал чье-то имя.
Ильгор.
Я не знал – кто это.
С этими мыслями я въехал в старый лиственный лес, и лес поглотил меня. Меня, Ветра, карсу, Корнягу. Всю нашу странную компанию. Должно быть, со стороны мы выглядели весьма забавно.
– Куда мы едем? – спросил Корняга, оживившись.
– Ты же проводник! – ехидно отозвался я. – Тебе виднее.
Пенек стушевался и забормотал что-то совершенно не поддающееся истолкованию. Я ему не ответил. Не говорить же – в У-Наринну?
– Давай, рассказывай, чем занимался твой Панч и остальные лютики,
– потребовал я.
Корняга некоторое время обиженно молчал – дулся, а потом не утерпел.
– Известно – чем… Грабили.
– В Диких-то землях? Кого?
Даже на такой простой вопрос Корняга ответил уклончиво и расплывчато:
– Ну… всяких. Путников.
«Он, видать, враль, каких мало», – окончательно убедился я.
Но вытащить из него правду мне не удалось. Вулх, шевельнувшись внутри меня, вдруг остро почувствовал внезапно приблизившуюся опасность, и меня окатила горячая волна его тревоги.
Я огляделся. Полуденный лес полнился обычными звуками – голосами птиц, шумом крон на ветру, далеким кличем фыркана, идущего по следу. Кто разбудил вулха? Кто прячется за зыбкой пеленой свежей листвы?
Ветер, напротив, был совершенно спокоен. Это меня совсем сбило с толку. Я привык доверять своему непростому коню, и если он спокоен, значит можно расслабиться – к этому я привык давно. Как же тогда сопоставить это с тревогой вулха, лесного жителя?
