— Какая разница? — покраснела Мари. — Чего ты цепляешься к словам? Фон Рут, ты что не видишь, что меня в лужу тащишь?
Отчего же не вижу? Как раз наоборот, отлично вижу. А лужа отменная — глубокая, холодная, с плавающим в ней снегом. Жалко, что не грязная.
— Все! — не выдержала де Орти, отпустила мою руку и неожиданно громко рявкнула: — Барон Фальк, теперь вы моя опора и защита! Идите сюда!
— Не, — лениво ответил Фальк, бредущий по обочине. — Мне лень.
— Барон! — даже опешила Мари. — Вы же дворянин!
— Я из Лесного края. — Фальк неожиданно мне подмигнул. — У нас народ живет все больше неотесанный, даже дикий, как ты сама недавно изволила выразиться. Врак в этом нет, мы и вправду такие.
Мари ошарашенно посмотрела на удаляющихся нас, захлопала глазами, после изрекла нечто вроде «пфр-р-р» и, подобрав полы дорогой шубы, пустилась вдогонку.
На околице села наши пути разошлись. Я, если честно, очень опасался, что придется объяснять спутникам, почему мне сразу надо в кабак, даже фразу заготовил: «Пойду мяса жареного поем, весь месяц хотел». Но не пришлось.
— Я в лавку, за тесьмой, — сообщила Магдалена, исчезая в первом же попавшемся переулке.
— Мы к знакомым. — Ромул, Пузан и Лили, переглянувшись, устремились вперед. — Как стемнеет, обратно пойдем. Встречаемся здесь, но долго ждать не будем.
— Луиза просила де Лакруа, а он просил меня, — туманно пояснил Фальк, исчезая из вида.
Мари де Орти вообще ничего не стала мне говорить, просто прошла мимо, поджав губы.
Вот тебе и раз. Какая у людей жизнь насыщенная, не то что у меня. У одной тесьма (что это такое вообще?), у других — знакомые, у третьего — дружеский долг.
У одного меня не пойми что. Одна радость — это «не пойми» находится в корчме, так что и вправду мяса поем.
— А я в корчме буду.
Мои слова ушли в никуда. Просто все уже скрылись из виду, и никто меня не услышал. Хотя нет, это было не совсем так.
— Вот это правильно, шынок, — откуда-то вынырнул сгорбленный старик и чуть ли не повис на мне. Он не производил впечатления забулдыги, поскольку одет был хоть и бедно, но чистенько. Вот только перегаром от него пахло нещадно, да волосом сивым он зарос так, что лица даже видно не было. — И штарого Мюллера угостишь, да? Мне много-то не надо — пивка кружешку да шошишек нешколько, не больше пяти. Ш капусткой тушеной!
— Извини, папаша, — начал отталкивать его от себя я. — Сегодня воскресенье, а я добрые дела исключительно по четвергам делаю.
— Так доброе дело в воскресный день богами особо учитываетшя, — заверил старикан, цепляясь ко мне, как репей. — В пошмертии я жа тебя доброе шловечко замолвлю!
— Я за Грань не спешу, — начал сердиться я. — И тебе не советую.
— А с твоей стороны спешка и не нужна, — перестал пришепетывать пьянчуга, и я заметил, какие у него трезвые и при этом знакомые глаза. — Тебе, стервецу, и пособить в этом вопросе не грех.
— Агри… — начал было я, но воин насупился так, что у меня окончание имени в горле застряло.
— Пошли в корчму, молодой господин, — приказал он. — Пивка попьем. С шошишечками! За твой счет, засранец эдакий! Ты первый иди и жди меня там, не стоит вместе в общий зал заходить.
— Может, лучше в дом? — предложил я. — Это безопасней.
— Соседи заметить могут, языком молоть начнут, — поправил Агриппа накладную бороду. — Деревня же, все на виду. Или того хуже — шум поднимут: мол, какая-то сволочь немытая и волосатая в чужую недвижимость лезет. Давай, шагай. С утра тут торчу, замерз жутко.
Скажу честно, я струхнул. Смотрел Агриппа зло, и голос у него был совсем не добрый. Но к корчме я пошел твердым шагом, памятуя его же науку — если боишься, никак этого не показывай, пусть твой противник знает, что, даже убив тебя, он не одержал победу. Хотя что тогда, что сейчас к этой мудрости мое отношение было двояким — какая мне разница, что про меня подумает тот, кто забрал мою жизнь? Если я помру, то мне будет глубоко безразлично, кто что про меня думать станет.
В корчме меня приветливо встретил Йоганн, хотел было посадить в центре зала, но я попросил у него столик в дальнем углу. Не думаю, что Агриппа одобрит тот факт, что наша с ним беседа состоится у всех на виду. А подобная предусмотрительность может быть мне на руку и хоть немного смягчит его сердце. Если оно у него вообще есть.
Так и вышло. Агриппа появился минут через семь. Они с Йоганном поорали друг на друга, обмениваясь репликами вроде: «Куда прешь, пьянь?» и «Эта корчма для всех, корчмарь! А ну, с дороги!». Воин плюхнулся на лавку, расположившись напротив меня.
— Хорошо внешность изменил, — похвалил он сам себя. — Этот пузан меня не признал!
— Эта, ты чего здесь расселся? — Как будто почуяв, что говорят о нем, к нам подбежал, а точнее, подкатился, как шар на ножках, Йоганн. — Ты что к молодому господину присоседился, вонючка? А ну!
И корчмарь замахнулся на Агриппу полотенцем.
— Йоганн, не гони его, — попросил я. — Мои друзья где-то гуляют, а одному сидеть скучно. К тому же этот человек — явно птица перелетная, может, узнаю от него, что в большом мире делается. В нашем замке с новостями туго, их обычно только две — рассвело да стемнело. Так что подай нам пива да сосисок. С тушеной капустой. Ты будешь сосиски, странник?
— Я вшо ем, — прошепелявил Агриппа, ослабляя шарф, затянутый под горлом, и снимая забавную шляпу, под которой оказались седые лохмы. — И, эта, кабатчик, — ш пивом не жмотничай, понял? Дошдись отстоя пены после налива! И, эта… Сражу кувшин неси, чего туда-сюда бегать.
— Поучи меня еще, — пробурчал Йоганн и пошел к себе за стойку.
— А теперь, сынок, объясни-ка мне, почему я должен был по окрестностям лишние три недели мотаться, — очень по-доброму, почти как отец родной, произнес Агриппа. — Все деревни в округе излазил, сюда носа не совал, только по воскресеньям по углам жался, чтобы местным глаза не мозолить. И ты должен меня убедить в том, что все это было не зря.
— Агриппа, — негромко сказал я, — у меня нет свободы маневра, я человек подневольный по всем статьям. Из замка я могу уйти в трех случаях — на заготовку дров, по разрешению Ворона и навсегда, на все четыре стороны. Как именно я мог прийти в Кранненхерст, если он мне разрешения не давал?
— А мозги включить? — Агриппа зло засопел. — Не знаю… Получить право выхода в деревню особо успешной учебой или там дров напилить на десять лет вперед?
Я еле удержался от смеха.
— Какой особо успешной учебой? Мы о Вороне говорим. Я не знаю, как учат в других таких школах, а в нашей дело обстоит просто — ты сам себе голова. Ворону все равно, как хорошо мы усваиваем то, что он нам преподает, он считает, что это надо нам, а не ему. Если усвоил, сможешь двигаться дальше, если нет, значит, сам виноват. У нас все учатся на совесть, смысла отлынивать от занятий нет. Те, кто не хотел этого делать или не мог, еще осенью из замка сбежали.
