За окном синева ночи, опять идет дождь. Капли сливаются, образуя на больничном окне знакомые черты лица.
Она уже очнулась. Сейчас бы подойти, присесть рядом, обнять за плечи …
Не стоит. После этого придется уйти, а Леле нельзя сейчас расстраиваться.
Табачный дым вьется под потолком. И плевать на все врачебные запреты.
Жизнь за жизнь — это не так уж много.
Кажется, пальцы чуть дрожат.
За спиной тяжелые шаги.
На плечо ложится ладонь.
Нет, точно дрожат — пепел с сигары осыпается неопрятной горкой.
Пепельницы нет. Сигару можно затушить о ладонь.
Закрыть глаза. Обернуться и тихо спросить:
— Ну?.. Заканчивай уже быстрее. Или просто подождешь до рассвета? — слова звучат скороговоркой, звуки проглатываются.
Тишина. И вздох.
— Пей.
Перед лицом — чаша, наполненная кровью …
Монету мне так и не вернули. Впрочем, об этом я вспомнил лишь тогда, когда мы с Вовочкой, благополучно покинув больницу, довели Аню до дому, до хаты. Надеюсь, Ромочка меня за утрату старинной денежки ногами бить не будет. А, ладно, как-нибудь отбрешусь. В нашем-то деле что главное? Чтоб язык был хорошо подвешен, а остальное приложится!
После внезапного выздоровления безнадежной больной в больнице поднялся настоящий переполох. Врачи наотрез отказались отпускать ее даже вместе с невесть когда приехавшим в эту самую больницу братом — мрачным черноволосым мужчиной со странным шрамом на щеке.
Двух других удивительных посетителей — высокую блондинку и мужчину в средневековом костюме медперсонал попросту не замечал.
Не знаю, как Вовочку, а меня ногами дома бить не стали. Всего-то и пришлось выслушать краткую, сжатую до минимума речь отца на тему: «Домой надо все-таки звонить, а то мама волнуется», — на что я покивал и пошел спать. А то уже черт знает сколько не высыпаюсь.
На этот раз я свои ночные кошмары очень хорошо запомнил. Сны были в стиле незабвенного Михаила Афанасьевича. Булгакова, если кто не понял.
Приснилось мне, будто протянулась от моего окна лунная дорожка. И прошли по ней две пары. Влад и Лидия. Раду и Ольда.
Первая парочка молча прошествовала дальше, а вторая … Раду остановился перед самым окном (на восьмом-то этаже!) и положил на подоконник монету. Ту самую, с двумя птичками.
Главное, что это был сон, а потому меня совершенно не напрягало то маленькое обстоятельство, что окно закрыто. Одно слово — сон.
Хорошо хоть кусать меня никто не стал. Просто развернулся и ушел.
Понаприснится же такое!
Утро встретило меня жарой и пением птиц. Я с ненавистью покосился на распахнутое настежь окно и потянулся к шпингалету. Блин, и как я мог забыть его закрыть?
На подоконнике лежал, сверкая в лучах солнца, давешний то ли динар, то ли талер.
Так сон это был или нет?!
Срочно звоню Вовке и Ане …
Как все-таки удобно, когда на дворе лето и родители на работе. Еще удобнее, когда можно дать младшему брату пятьсот рублей в зубы и прогнать куда-нибудь гулять.
Вовану звонить не пришлось. Он традиционно появился сам. Ну и правильно, мне меньше мороки.
Был Вовочка радостный, как пьяный таракан, и счастливый, аж дальше некуда:
– Андрюх, слушай, давай я с тобой радостью поделюсь!
– Вов, я тебе сказать хотел …
– Андрюх, ну послушай меня! У меня тут такое счастье …
Короче, я понял, что проще его выслушать и забыть, чем перебивать, пытаясь вставить хоть слово.
— Ну?
— Помнишь, я рассказывал, про дело с судьей Обжоркиной? Я еще там кассационную жалобу написал.
— Ну.
— Приговор полностью отменили, и дело отправили на новое рассмотрение.
У меня что-то перемкнуло в голове. Чему тут радоваться?!
— Вов, подожди. Дело в суде находилось в течение года. Сейчас решение по нему отменили, и оно еще год будет слушаться.
— Ага! — кивнул Вовочка с радостной улыбкой, как у тех, что двое из ларца.
Нет, я точно чего-то не понимаю …
— Ты ж говорил, что устал туда ездить?!
— Устал, — согласился Вован. — Но тут ведь главное принцип! Самое важное, что у этой … нехорошей женщины приговор на фиг отменили. Кассационной инстанции мелочь, а мне приятно. По моей ведь жалобе …
Нет, я точно никогда не пойму этих юристов. А тут и Аня подъехала. Я наконец смог рассказать и про сон, и про монетку. И даже показать ее.
Анюта потыкала в металл пальцем и пожала плечами:
– Не знаешь, приснилось или нет, так позвони в больницу, спроси, что с этой … Ольдой. Как она там себя чувствует.
Вовочка начал набирать номер приемной первым. По сотовому. Я даже трубку со стационарного телефона снять не успел, когда он уже рукой замахал, что все уже, нормально, дозвонился.
– Алло? Да, здравствуйте, я хотел спросить … К вам вчера поступила девушка. Ольда Владимировна Фриш. Инсульт у нее, кажется … Да-да, Фриш. Ольда Владимировна … Ага, спасибо … — как-то растерянно закончил свою бойкую речь Вовка, захлопнул телефон и поднял на нас растерянные глаза. — Не было такой. Вообще …
По набережной неспешно гуляли люди. Кто-то спешил по своим делам, кто-то просто любовался рекой. Ветер срывал с деревьев начинающие рыжеть листья.
Лучи все еще жаркого полуденного солнца до такой степени накалили капот черной иномарки, припаркованной напротив покачивающегося на волнах корабля, что, казалось, прикоснись к нему ладонью, и ожог неминуем.
Впрочем, стоящего подле самой машины мужчину этого ничуть не смущало. Опершись локтем о крышу, он нетерпеливо оглядывался по сторонам, совершенно не смущаясь того, что его лицо, покрытое страшными ожогами и изуродованное шрамом, привлекает внимание.
Наконец за его спиной послышался легкий перестук каблучков. Мужчина поспешно обернулся:
— Где ты была? Я жду тебя уже черт знает сколько! Девушка пожала плечами, улыбнулась:
— Извини, по магазинам прошлась, не удержалась. Он хмыкнул:
— Ну и как? Все деньги потратила?
– Да нет … — Она на мгновение закусила губу, задумалась. А потом вытащила из пакета, висевшего на сгибе локтя, детскую распашонку, пытливо посмотрела на мужчину: — Тебе нравится? — и сбивчиво добавила, объясняя: — Я в больнице была … сказали … Раду, почему ты молчишь?! Ты … против?!
Он порывисто шагнул вперед, обнял за плечи и тихо шепнул:
– Дурочка …
На безымянном пальце матово блеснул широкий ободок кольца.
