– Расскажи, – прозвучал Митькин голос. Друг повернулся, глянул на Темку с укором – и тот вынужден был кивнуть: «Да, рассказывай».
До тринадцати с половиной лет Марк считал себя счастливейшим княжичем Иллара. Наследник прославленного золотого рода, отличный фехтовальщик, меткий стрелок, искусный наездник, ориентируется в политике – кто еще мог похвалиться столькими достоинствами?
Отец у него был самым лучшим на свете. Сильный, мудрый, твердый в слове и деле. Иногда Марку даже казалось, что Создатель дал ему в отцы самого Росса, покровителя воинов, его земное воплощение. Строгость князя – за малейшую провинность тот оставлял сына без ужина – наследник принимал без пререканий. Росс и должен быть суров. Отвечая: «Да, мой князь!» – и отправляясь отбывать наказание, Марк чувствовал себя солдатом перед строгим командиром. Тем более влетало всегда за дело. А редкие похвалы отца ценились дороже геральдического золота. Убирая шпагу в ножны и вытирая вспотевший лоб, Марк был счастлив, удостоившись одобрительного кивка, а скупое «хорошо» и вовсе подбрасывало к небу. Больше всего на свете княжич хотел походить на отца. Ради этого часами тренировался на плацу, ползал по картам и читал трактаты известных полководцев, чувствуя сладкое щекотание в груди, когда попадались имена предков. Марк знал историю каждого изображенного на портретах, что в Родовом зале. Двенадцать поколений, прославившихся доблестью и мудростью. Княжичу казалось, что воины с холстов смотрят оценивающе: ну что, внук и правнук, не посрамишь род? Хотелось расправить плечи, вытянуться в струнку: нет. Клянусь, добавлю славы.
Мама – молодая, красивая, ласковая. Неутомимая на конных прогулках, просиживавшая за полночь над записками известных путешественников. От прикосновения мягких ладоней затихала боль в разбитых коленках, от негромкого журчащего голоса утихали тревоги, от света каштановых локонов и карих глаз становилось теплее зимними вечерами. С любой бедой мог прийти к маме княжич, и она сняла бы груз с его плеч, выгнала бы крысу из души. Но у Марка не было бед страшнее легкой простуды зимой или порезанного пальца.
И был самый лучший наставник. Марк не помнил, как Олег появился в его жизни. Сначала молодой сержант учил маленького наследника стрелять и фехтовать, ездить верхом и драться, плавать и охотиться. Когда пришли сладкие в своей недозволенности сны, Олег много рассказал княжичу о любви плотской и любви возвышенной. Марку исполнилось одиннадцать, и князь пожаловал Олегу капитанское звание. Даже от ревности был избавлен княжич: семьей капитан не обзавелся.
А еще был побратим, княжич Артемий Торн. Шакал побери, как же с ним легко и просто! Стремясь походить на отца, Марк держался замкнуто, немногословно. Темкина открытость просто ошеломила. Смешно, но ему не нужно доказывать, что ты – лучший, ты – достойный наследник золотого рода. Не спорить, не стремиться во всем одержать верх. Можно просто быть рядом – в тренировочной схватке и в дуракавалянии. Когда-нибудь они вместе пойдут в бой, и не будет для спины защиты вернее, чем шпага побратима.
Пожалуй, только одно омрачало безоблачное счастье: мама все чаще сухо кашляла и торопливо прятала платочек. Но королевский лекарь обещал, что стоит пожить хотя бы до весны в горах, рядом с Соленым озером, что в Ваддаре, и княгиня выздоровеет. Марк поверил: разве он не самый удачливый княжич? Разве может с его мамой случиться что-то плохое?
* * *
Грустно и тоскливо бродить среди распахнутых сундуков, куда взмыленные служанки укладывают вещи. Марк остановился рядом с грудой висевших на спинке кресла платьев. Вот в этой амазонке мама ездила с ним на конные прогулки. Когда они впервые отправились без сопровождения, Олег серьезно сказал семилетнему Марку: «Осторожнее, княгиня не может так быстро скакать в дамском седле. Ты мужчина, и должен беречь маму». Ох и раздулся тогда княжич от гордости! Придерживал смирную кобылку так, словно она и в самом деле могла сорваться в галоп… Марк тронул перо фазана, украшавшее крохотную шляпу. Птицу он подстрелил сам, и мама долго восхищалась чудесными перьями.
Зашуршали за спиной юбки, пальцы взъерошили волосы:
– Ну что ты, Маркуша.
Княжич не терпел, когда его так называли, но сейчас смолчал.
– Ох, прости, сынок. Вот увидишь, зима пройдет – не заметишь. Отец скоро вернется, утром доставили письмо. Кстати, гонец поедет обратно через Теплую выпь, может сделать крюк в Торнхэл.
– Когда он выезжает? – вскинулся Марк. Удачная оказия отправить письмо Темке!
– Завтра, как меня проводите. Должен же он отчитаться князю, – слабо улыбнулась мама и снова взлохматила волосы Марка.
Осела пыль на дороге, карета превратилась в точку на горизонте, а потом и вовсе пропала. И еще целых шестнадцать дней Марк считал себя самым удачливым княжичем. Он написал Темке письмо. Побил собственный рекорд, стреляя по брошенным глиняным тарелочкам. Перечитал историю боев у ваддарской границы, в которых прадед заслужил орден Золотого щита. Съездил с Олегом в ночное к дальнему озеру. Марк часто потом вспоминал серебряное ковыльное поле, огромную осеннюю луну на небе и прохладное дыхание озера, разбойничий посвист капитана и бешеную скачку без седла – кто быстрее домчится до берега, густую ароматную уху с черным хлебом грубого помола и потрескивание костра, серьезный неторопливый разговор с Олегом о предстоящей службе.
Целых шестнадцать дней, пока не приехал отец.
* * *
Марк слетел с крыльца навстречу спешившемуся князю. Гомонили солдаты, бежали к ним женщины, подхватив подолы. Князь же холодно глянул на наследника – тот опешил и, вместо того чтобы обхватить с разбега могучую фигуру, замер.
– Иди за мной, – бросил отец.
Княжич заспешил в кабинет, лихорадочно вспоминая: нет ли за ним какой вины? Случайно развалил крышу овина, когда тренировался прыгать с высоты в седло, но дыру уже заделали. Больше никаких прегрешений Марк не помнил.
Отец отпер кабинет, прошел к столу. Велел:
– Дверь прикрой.
Марк потянул на себя створку, потом шагнул к отцу, глянул непонимающе-обижено.
Удар тяжелым кулаком сшиб с ног, княжич отлетел, впечатался спиной в дверь – больно вонзилась между лопатками ручка. Закапала на рубашку кровь из разбитого носа. Марк коснулся лица ладонью, глянул на испачканные пальцы. Если бы не боль, то решил бы – снится кошмар. Ни разу в жизни отец не поднимал на него руку. Княжич вскинул голову: и не смотрел с такой ненавистью.
