Ознакомительная версия.
Он погонял и погонял; губы его обветрились и стали похожи на две растрескавшиеся, иссушенные пустыни. Душа его…
Души не было. Пустая черная дыра, свист вожжи, опускающейся на кобылий круп, и кромка леса на горизонте. Непривычно широкая, пустая скамейка. И угнетающее присутствие женщины…
…которая молчит, связанная, в багажном сундуке.
Он раскачивался на ходу, как деревянная кукла, та, которую невозможно уложить на бок. Потом обнаружилось, что он еще и говорит – вполголоса, невнятно и непонятно к кому обращаясь. Бороться с этим было бесполезно, а потому он оставил все как есть и ехал дальше, пропуская мимо ушей собственное бормотание.
…Сколько их было? Женщин, которых он принимал за Тиар? «…ты найдешь ее, как в темноте находят маяк. Она не похожа на прочих женщин…»
Ни одна из них не была похожа на прочих. «Ясновельможная» с характером змеи… Пенка, которая незамысловато радовалась жизни – без рук и без ног… Портовая шлюха, мечтавшая купить дом и торговать сыром… Тиниар, изуродованная болезнью, носившая когда-то колечко с зеленым камушком… Полевая царевна со шрамом у основания шеи, счастливая и безумная… Кладбищенская принцесса, воспоминание о которой вызывает приступ жгучего стыда… Вернее, вызывало раньше, когда ему еще было чем стыдиться.
…А на что он рассчитывал? Он с самого начала знал, что и это тоже будет. Что будет эта дорога с тополями вдоль обочин и кромкой леса вдали, и молчащей женщиной в запертом сундуке… Если бы на месте Тиар была сейчас портовая шлюха, или эта гадкая принцесса, или даже безумная Полевка… Что бы он чувствовал? То же самое? Или нет?
Ему стало дурно, потребовалось слезть с двуколки и отойти в сторону – но он не решился оставить норовистую кобылу. То есть это с ним она стала норовистой, а с Тиар была как шелк… Или она что-то понимает, глупая лошадь?..
Он перегнулся через бортик, и его вырвало прямо на дорогу. Болезненно сократилось горло со следом петли; Тиар, зачем ты это сделала. Зачем…
Озноб становился все сильнее; солнце поднималось, как и вчера и позавчера. Снова маленькое лето в обрамлении холодных ночей…
Этой ночью звезда Хота не поднимется над горизонтом. Время истекло.
Он тщетно попытался подумать об Илазе; Вместо ее милого, юного лица из памяти явилась страшная рожа Скаля, человека из Пещеры, пристанища болезни. Его жену звали Каммиа… Она умерла счастливая…
«Десять белых лебедей из далеких из полей принесут тебе подарков, принесут тебе диковин…»
Он потряс головой. Ему мерещится; в сундуке тихо, как в гробу. В огромном багажном гробу, притороченном к двуколке…
Он хотел заткнуть ей рот, но в последний момент не решился. Он боялся, что она станет звать на помощь – но она ни разу не крикнула. Молчала, будто враз онемев.
Он прислушался к собственной болтовне – кажется, он говорил с воображаемым Отцом-Дознавателем. «Если бы на месте Илазы была ваша сестра… Что бы вы сделали?..»
Лес придвинулся. Теперь это не была просто зубчатая полоса на горизонте; вдали показались крыши какого-то селения, и Игар натянул поводья, понимая, что теперь уж пленнице обязательно нужно заткнуть рот. Объезжать селение слишком долго, а зов о помощи на людной улице… Голос, доносящийся из багажного сундука…
Он представил, как открывает крышку и встречается с ее глазами. Его замутило снова; он сдержался и зло хлестанул кобылу.
…Это не Подбрюшье. Подбрюшье западнее… А чуть дальше – Замок. Где сидит, рассылая отряды ловцов, его неотразимая теща… И может быть, именно сейчас она выслушивает доклад одноухого, лишившегося теперь и передних зубов…
Ему всюду мерещились взгляды. Звонко хлопали ставни, брехали собаки, перекликались ребятишки; жители выглядывали из окон, из-за заборов, из ворот – двуколка тянулась улицами, как призрак. Белая лошадь, скрипучее колесо, серое неподвижное лицо возницы, которому не восемнадцать лет можно дать, а все сорок…
Улицы остались позади, и Тиар не закричала, призывая на помощь. Он не испытал облегчения. Кажется, ему сделалось хуже.
Лес стоял впереди зеленой стеной. Дорога становилась все более скверной; вдоль обочин тянулись заросли колючих кустов с ядовито-красными ягодами у основания веток. Спустя еще некоторое время у обочины обнаружился плоский камень с тщательно выцарапанной надписью. Игар придержал Луну.
«Власти округи сообщают… что всякий, минующий данный рубеж, подвергает опасности свою жизнь… остановись, путник, и подумай, ибо не всякий входящий в лес возвращается из него…»
Чуть ниже белела нарисованная мелом рожа с огромными зубами. Еще ниже – автограф одного из малочисленных местных грамотеев: «Даха из Подбрюшья – сука и шлюха». И стоило ради этого учиться писать…
Камень был установлен тут совсем недавно. Видимо, заботливые местные власти напуганы были исчезновением отряда Карена. Игар хлестнул Луну; та раздраженно замотала головой, но не сделала и шага. Он ударил ее изо всех сил; лошадь презрительно на него оглянулась и с трудом тронула двуколку с места.
Интересно, кто такая эта Даха из подбрюшья…
Воздух изменился. Теперь это был влажный запах хвои; с Илазой они входили в лес не здесь. Чуть в стороне… Лежал туман, и в тумане пасся чей-то оседланный конь…
…Почему Тиар оказалась именно она? Ведь шлюху тащить к скруту легче?!
А может быть, и нет. Никто не знает. Даже Отец-Дознаватель… И ведь Игар уже тащил шлюху. И по-детски обрадовался, когда обманщица оказалась всего-на всего хитрой Вимой, позарившейся на чужое наследство…
Лес придвинулся вплотную. Солнце играло на красных сосновых стволах. Корабль с многими, многими мачтами…
Он намотал вожжи на передок. Отошел от дороги, продираясь сквозь невысокий кустарник; стал на колени, вернее, на одно колено, потому что раненная нога невыносимо разболелась.
Святая Птица, шептал он, обращаясь к корабельным соснам. Святая Птица, приди и защити меня. Я должен спасти свою жену, иначе не бывает, Птица, кто-то должен умереть, чтобы другой выжил… Я ведь не для себя стараюсь, Птица, ты можешь не впускать меня в свой золотой чертог, потому что на мне грязь, я убийца… Но ее, Тиар, возьми к себе, и объясни ей, пожалуйста, что я не хотел…
Он оборвал молитву на полуслове. Поднялся и вернулся к Луне.
Лошадь подалась назад, скалясь, всем своим видом показывая, до чего Игар ей противен; он постоял на обочине, глядя то на редкие облака, то на жухлые травинки под ногами.
Багажный сундук был оставлен незапертым. Чтобы под крышку пробирался воздух; страшнее всего для Игара было встретиться с ней глазами, и потому он смотрел на ее платье. На крепко вшитый в ткань декоративный шнурок.
Руки и ноги ее затекли; перерезав веревку, он взял ее под мышки и втащил на сидение. Усадил, по-прежнему глядя на веревочный узор; повернулся и пошел прочь, не разбирая дороги, только болезненно вздрагивая, когда раненная нога запиналась о камень или корень.
Потом перед глазами у него стало темно; еще потом оказалось, что он сидит, скорчившись, и давит на тонком стволе муравья. От бедняги остался только черный комочек – но Игар давит, давит, давит…
Он отдернул руку. Поднял глаза, увидел осклизлый камень с полукруглым белесым грибом, прилепившимся сбоку. Потупился снова. Муравьи, которых ничуть не тронула судьба товарища, все той же вереницей тянулись по стволу тонкого деревца, обреченного на вечное одиночество под боком огромного дружного леса…
– Кто он?
Голос пришел из ниоткуда. Игар целую секунду сидел, затаившись а потом понял, что кто-то стоит у него за спиной, и горестно подумал: а ведь мог уже третий день как быть мертвым…
– Как он выглядит? Как? Если скрут, то как он выглядит?
Крохотный паучок, похожий на зернышко с лапами, пытался прилепить свою нить к шероховатому влажному стволу. Зачем ей теперь знать? Но, главное, зачем ему теперь обманывать?
– Он выглядит, как огромный паук. Он сидит в сетях и сосет кровь из всего живого.
Вот теперь ей самое время уйти. Игар ждал, что она уйдет, и тогда можно будет собрать остатки воли и заставить себя задуматься. Потому что в ее присутствии решать невмоготу.
– Он сказал тебе мое имя?!
– Он сказал мне и о твоем родимом пятне. А теперь уходи.
Она стояла. Кажется, он слышал, как шелестит под ветром жесткий подол ее платья; голос ее был немногим громче:
– Скажи мне, откуда… скруты. Ты должен знать…
– Я знаю, – он глядел на белесый гриб. – Человек, которого предало близкое существо, оборачивается чудовищем и…
– Предало?!
Он содрогнулся от этого еле слышного крика. От беззвучного вопля отчаяния и боли. И подавил в себе желание обернуться:
– Это не я сказал. Так говорит легенда…
– Легенда…
Он услышал, как медленно удаляются ее шаги. Сжал зубы и оглянулся.
Она уходила, вытянув перед собой руки, натыкаясь на кусты, будто слепая. Подол ее платья усыпан был, как звездами, колючими шариками высохшего репейника.
Ознакомительная версия.
