Ознакомительная версия.
– Хочу в другой ваш город сходить, – сказал однажды Чуриле Олег. – В Круглицу. С Радимом Радонежичем познакомиться хочу, посмотреть, что за муж такой буйный да гордый. Не осерчаешь?
Чурила сердиться не стал, только предупредил:
– Поедешь – доглядывай. Соседушка наш того… и вилами приветить может.
А едва закрылись за Олегом городские ворота – молодого князя призвал к себе отец.
Стоял тёплый вечер: бабьим летом звали это погожее время, когда серый плащ осени ещё раз, напоследок, показывал цветной испод… Щурясь против солнца, Мстислав смотрел на сына, шагавшего через двор. Ресницы дробили свет, и по временам старому блазнилось, будто рядом с Чурилой шли статные, широкоплечие братья – Мстислав, Ингорь, Славута, Стемид… Но стоило раскрыть глаза пошире, и сыновья исчезали.
Отец сидел в деревянном кресле, вытащенном для него из дому. Чурила опустился у его ног на тёплую землю.
– Звал, отче?
Мстислав помолчал, не торопясь начинать разговор. Не зря, должно, вспоминались рано ушедшие сыновья… Показалось вдруг – не Чурила сидел возле ног, а весь Кременец светлыми глазами смотрел на своего старого князя, ожидая, что-то он ему скажет…
– Сыне, – положил он руку на вихрастую черноволосую голову. – Не первый день, как ты вернулся, а дома не видать. Люди говорят, братом стал тебе Олег. О чём беседуете с ним?
– Ни о чём, отец, – улыбнулся Чурила. И по-булгарски поджал ноги, устраиваясь поудобнее. – Гость он у меня.
Мстислав легонько стукнул его по затылку, а после сложил руки на своём костыле и, расправив усы, опустил на руки подбородок. Так в былые годы опирал его на меч, слушая своих бояр.
– Молод ты, – проговорил погодя. – Того не разумеешь, что неспроста Рюриков муж приехал сюда к нам.
Сын повторил упрямо:
– Отче, гость он у меня. На Рось же за данами прибежал. А до Рюрика мне дела нету.
– Зато Рюрику, знать, до тебя есть, – сказал Мстислав сурово. – Олегу ты, может, и друг, да зачем, думаешь, он в Круглицу ныне поехал? Тоже ведь вызнаёт, как ты тогда у мери, – где тут побогаче живут!
Холодом повеяло от этих слов на молодого князя… По-новому крутанулись перед внутренним оком все прошедшие дни: и мерянский поход, и бой с ютами, и любопытные Олеговы расспросы… а ну не ошибся премудрый отец – и посулит ему вагир свою дружбу и помощь, посулит за пушистые куны, за звонкое серебро?
Олег вернулся из Круглицы на другой же день. У Радима, видно, ему не пришлось и переночевать – снекка подошла к городу с рассветом. Воевода сошёл по сходням посмеиваясь, несмотря на явную усталость.
– Как это говорят у вас? – сказал он князю, вышедшему встречать. – Семерых съел, восьмым подавился?
Чурила долго размышлял после разговора с отцом. Всё обдумывал, как же быть дальше. Знать бы, не от предложения ли платить дань взбеленился гордый Радим…
Беда грянула в ту же ночь, когда варяги отсыпались после поездки. Стряслось то, чего в Кременце не помнили от века. Лютый срам: сыскался человек, поднявший руку на гостя.
В глухой час пришёл, не скрываясь, на Новый двор ладожанин Улеб. И охранные отроки, чьи подруги ходили в стеклянных обручьях, не остановили его. Кто-то даже позвал:
– Слышь, Тужирич, иди сюда, жёнка пирога испекла…
Улеб поблагодарил, отказался. Пропал в темноте… А самую малость спустя из покоев, где жили варяги, послышался шум. Расторопный Олегов муж по имени Дражко отвёл смерть от воеводы, выбив у челядина нож.
Примчавшийся Чурила увидел Улеба уже связанным. Ладожанин лежал на полу, и его ноги были закинуты на лавку: не вскочишь. Безучастно глядел он в потолок. В который раз счастье показало ему спину…
Олег сидел тут же. Усатый Дражко всё никак не мог унять кровь, бежавшую по его руке.
– Мои люди говорят, будто его подослали, – сказал вагир. Чурила так и встрепенулся, но воевода поднял здоровую руку: – Погоди, друже. Ведаю, что это не так. Мы-то с ним старые знакомцы…
Улеба подняли. Он не сопротивлялся и по-прежнему безучастно глядел в темноту, мимо князя, мимо варягов.
– Пёс шелудивый, – подойдя вплотную, сквозь зубы сказал ему Чурила. – На месте бы тебя, пса, пришибить, да Правда не велит.
Олег встал, осторожно неся перевязанную руку.
– Что с ним сделаешь? – спросил он Чурилу. – Я так слышал, княгиня его…
Чурила отрезал:
– За то, что тебя, гостя, убить хотел, судом судить будем. А пока в поруб собаку!
Двое отроков взяли Улеба под локти, поволокли в дверь. Проходя мимо князя, стеклу кузнец сказал ему без обиды, без гнева, с какой-то тихой печалью:
– Попомнишь, Мстиславич, когда самого холопом назовут. Да поздно не было бы…
С тем его и увели.
Настал день. Чурила посоветовался и отложил суд до завтра: пусть люди узнают, пусть поговорят между собой. И жизнь города текла в привычных берегах. Неторопливо выплыло из ворот стадо коров, просеменили тонконогие овцы… стали выезжать из-за стен всадники, отплывать от берега лодки…
В одной из лодок пересекал Медведицу Видга. Он знал от Скегги, что на том берегу его ждали. Но не хвалят мужа за спешку. И он не показывался в городе несколько дней.
Ибо Видга был воином, а воин редко сидит без дела. Женщины подождут. Терпеливо латал он и переделывал по себе огромную датскую кольчугу, устраиваясь подле Левши, когда того выносили из дому. Торгейр смотрел на его работу с неизменным интересом. Иногда советовал, как поступить. И ради него Видга терпел даже мальчишку Ждана, липнувшего с расспросами: а что, а как, а для чего. Ждана извиняло только то, что он сам был сыном воина и спрашивал о достойном. Торгейр, правда, почему-то сразу забывал о них обоих, когда вблизи показывалась Любомира…
Так или иначе, но в этот день внук Ворона решил побывать в Верхнем конце. Правду сказать, в Урманском конце тоже только и говорили, что про Ульва трэля и конунгов суд. Но мужу не пристало изменять принятому решению. И вот Видга грёб через реку, посадив к рулю верного Скегги. И радовался, потому что длинные вёсла слушались его легко и охотно.
Причалив, он зашагал к городским воротам, и бисерная нитка покачивалась у него на груди, спрятанная в холщовый мешочек. Она ещё будет хранить тепло его тела, когда он наденет её Смэрне на шею. Смэрна обрадуется и заробеет, и зальётся румянцем, и опять испугается, как бы кто не отобрал, а он, Видга, успокоит её и скажет ей… скажет ей… и, если соберётся с духом, может быть, возьмёт её за руку… Тогда, перед походом, он так на это и не отважился.
Свист, пронзительный, отчаянный свист резанул уши! Пригибаясь, Видга вертанулся на пятке…
Задумавшись, он, оказывается, дошёл до самого дома Вестейна. А на крыше боярских хором, свесив босые ноги, сидели Вышатичи – Лютинг, сын ярла, и его красавица сестра. Над их головами кружилось и ворковало сизое облако.
Крепким кулаком Нежелана полушутя, полусердито замахивалась на брата – ужо тебе, баловнику! Зато Лют смотрел с крыши кошачьими глазами, небрежно заслоняясь от сестры локтем и насмешливо спрашивая:
– Напугался, княжич?
Казалось, он был уверен, что Видга вот сейчас схватит из-под ног первый же камень и промажет со злости, запалив им через забор. Или в бессильной ярости закричит что-нибудь по-урмански. То-то будет потеха! Ишь, разбойник, повадился в Верхний конец, ровно к себе домой…
Но Видга смотрел на него молча. А после не торопясь пошёл по улице дальше.
Уж он-то не стал бы пугать другого свистом из-за спины! Да ещё прикрываться от мести – стыдно выговорить – сестрой…
Молчаливое оскорбление угодило точно в цель. Теперь уже Люту хотелось ринуться за Видгой или проорать вслед нечто такое, чтобы молодой викинг вернулся и подождал, пока он, Лют, слезет вниз и перемахнёт через тын, и вот тогда-то они…
– Лютище! – толкнула его Нежелана. – Заснул ты, али что? Рябой, рябой-то, смотри!
Лют живо вскочил на ноги, подхватил шест с тряпкой, навязанной на конце, и погнал в небо севших было голубей, уже не памятуя ни о Видге, ни о варягах, ни даже о завтрашнем княжеском суде…
Дюжие бородатые гридни княгиню пропустили не прекословя: молча расступились перед ней, сунули в скважину замка трубочку-ключ… Дверь заскрипела, поворачиваясь на петлях. Затхлой, нежилой сыростью пахнуло Звениславке в лицо. Давным-давно никто не сидел в княжеском порубе. И были-то здесь, должно, последними те самые хазары, которых ещё пустили домой с мечом, нарисованным на бересте…
А теперь здесь сидел Улеб.
Он поднялся из угла навстречу княгине, неловко скользя по брёвнам связанными руками.
– Княгинюшка…
Звениславка остановилась на пороге. Заговорила не сразу – еле справилась с голосом:
– Как же это ты… Улеб Тужирич…
Всё было здесь. И Бирка, залитая холодным весенним солнцем, и Невское Устье, усеянное, что муравьями, чёрными лодками ижор, и тонущий кнарр, окутанный, как смертным покрывалом, розовым озёрным туманом.
Ознакомительная версия.
