Как вкусно пить горячий сбитень на морозе в прикуску с теплыми бубликами и калачами, а потом катится с высокой горки без всяких санок, просто сидя на попе или лежа на животе, и играть в снежки с толпой безжалостных и метких мальчишек, и выгребать из‑за пазухи снег, и дуть на замерзшие руки, сняв рукавички, и править тройкой по еще не наезженной дороге, и падать на лед, не умея стоять на местных аналогах коньков, и лезть обниматься к кипящему самовару, чтобы отогреться, и снова лететь с горы, пока солнце не скроется за горизонтом и звезды не окажутся на расстоянии вытянутой руки. А потом парится в бани, прогреваясь до самых косточек и пить горячий чай с пирожками, и пребывать в том блаженном состоянии, когда не важны взгляды окружающих, потому что ты слишком устал и счастлив, чтобы их замечать. И сил твоих хватает только на мечты о кровати и сне.
Я была так переполнена впечатлениями этого первого зимнего дня и праздника, который подарил мне Иван царевич, что мне хотелось осчастливить весь мир, и когда, направляясь из бани в свою комнату, я встретила в коридоре Ивана царевича, мне захотелось отблагодарить своего героя, и я не придумала ничего лучшего, как поцеловать царевича. В губы. Впрочем во всем остальном мой поцелуй был довольно целомудренным. Правда это был наш первый с царевичем поцелуй (и как мне казалось последний). После чего я со спокойной совестью ушла спать, оставив осчастливленного мной царевича стоять в коридоре как соляной столб. Добравшись до своей кровати с мягкой пуховой периной, я еще сумела отпустить прислуживающих мне девушек и провалилась в сон, полная самых радужных надежд на день грядущий.
Надежды, как и всегда, не замедлили сбыться, причем сбываться они начали уже ночью. Если бы в моей жизни не было опыта внезапных ночных побудок, устраиваемых мне братьями Ливнем и Ветром, в эту ночь я бы наверное точно заработала себе рубец на сердце, а так отделалась длительной и весьма неприятной икотой.
Разбудил меня стук. Подождав какое‑то время в надежде, что стучащий уйдет и, убедившись в тщетности своих надежд, я встала и открыла дверь. За дверью была ночь и пустота. И тишина. Стоило мне закрыть дверь, стук возобновился. Я снова открыла дверь, и опять никого не увидела. Вернувшись к кровати, я огляделась и поперхнулась воздухом. На фоне белой от снега ночи по моему окну распласталась черная паукообразная фигура. Именно эта фигура и стучала в мое окно и еще что‑то шипела. Я прислушалась.
— Открывай Яга, — доносилось из‑за окна, — это я.
— Кто я? — прошипела я в ответ. — Я бывают разные.
— Кощей. Открывай, а то охрана засечет.
Ругаясь и чертыхаясь от нежданной радости, я открыла окошко, и Кощей в него буквально просочился, как популярный супер — герой.
— Ты с дуба рухнул? — прошипела я.
— Нет, не рухнул. Все обошлось. А как ты догадалась? — удивился Кощей
— О чем догадалась? — в свою очередь удивилась я.
— Что я на дуб лазил?
— Интуиция, — выкрутилась я. — А зачем ты лазил на дуб?
— Сундук вешал конечно же.
— Конечно. Как я сама не поняла. Ты ведь каждые выходные вешаешь сундуки на деревья.
— Ну почему каждые выходные, — Кощей явно не понимал моей иронии, видимо тоже еще не проснулся, что не мешало ему ползать по дубам и домам. — Только если его снимут.
— А его сняли?
— Ну да, прошлый раз, когда очередной жених свою невесту спасал, он этот сундук снял. А у меня все руки не доходили его снова повесить. Сначала забыл, потом времени не было, с этими яблоками замотался. А тут выдалась свободная минутка, вот я и решил его повесить. Всегда лучше быть готовым заранее, мало ли когда он опять пригодится.
— Подожди, — кое‑что стало проясняться, — это тот самый, где твоя смерть что ли?
— Ну да, игла в яйце, яйцо в зайце, заяц в утке, а утка в сундуке.
— Как у вас все запущено, — я села на кровать, не в силах вникать в тонкости местного бытия. — А ко мне в окно зачем залез?
— Предупредить, что завтра тебя похитит Горыныч. А для этого ты должна под любым предлогом выйти на улицу в полдень.
— Почему в полдень‑то? И почему на улицу?
— В полдень, потому что день и свидетелей будет много, так что ни Иван, ни Берендей не смогут отвертеться от спасения тебя из лап змея. Народ не допустит. А на улицу, потому что так удобнее. Мы же не войну устраиваем, а дружеское похищение. Горыныч тебя аккуратненько с улицы подхватит и унесет. А если ты в доме будешь, это же надо здание жечь, на стражу нападать. Хлопотно и дорого. У нас денег на такой сценарий нет.
— С этим все ясно. Не ясно только одно, почему так долго? Я тут с ума чуть не сошла вас дожидаючись.
— Так Горыныч же в гостях у дяди был, на Везувии. Ели его уговорил сюда на зиму вернутся. Он же страсть как зиму не любит.
— Да уж, — Горынычу я сочувствовала, как невинно пострадавшему. — А ты зачем в окно лез? Другого способа сообщить не нашел? — начавшаяся икота никак не желала проходить, несмотря на все мои попытки не дышать в перерывах между вопросами.
— Ты сегодня какая‑то слишком привередливая, — возмутился Кощей. — Как я тебе сообщу, если яблочка с тарелочкой у тебя с собой нет. А всех голубей царские слуги перехватывают. Вот и пришлось молодость вспоминать.
— Бурная видать у тебя была молодость, — хмыкнула я.
— Было дело, — лицо Кощея приобрело мечтательное выражение. — Но теперь я солидный предприниматель и ни в чем криминальном не замечен.
— Кощей, шел бы ты, уже. А то скоро петухи проснутся, а мне еще до полудня дожить надо.
— Не забудь, ровно в полдень, на улице.
С этими словами Кощей снова просочился в окно и растворился в ночи. А мне оставалось только придумывать план как вырваться на улицу к указанному часу. Но к счастью все мои планы, и тщательно до деталей продуманные и только прикинутые в уме, изощренные и простые, мне не пригодились. Впрочем, планов этих было не так много, как должно было бы быть, подкачало меня мое коварство. Стоило мне утром выйти из комнаты, как я натолкнулась на Ивана. Царевич был очень серьезным, собранным, и каким‑то решительным. Как будто подменили царевича за ночь.
— Вы ли это? — тянуло меня спросить, но вместо этого я только поздоровалась.
Иван же ни слова не говоря, взял меня за руку и решительным, быстрым шагом, направился в ему одному ведомом направлении. Как оказалось, вел он меня к царю. И не просто к царю, на приватную беседу, а на заседание боярской думы (кто бы мог подумать, что они начинают заседать в такую рань). Самолично распахнув двери в зал заседаний, не обратив внимания на стражу, он прошел прямо в центр комнаты, поклонился в пояс царю, утянув в поклон и меня, и хорошо поставленным голосом молвил:
