— Осень, — заметил Дюков. — Раньше, чем обычно. По календарю еще лето.
— «Все врут календари», — процитировал Павел.
— Куда мы едем? — поинтересовался Дюков, — Надеюсь, подальше от милиции, от бандюков, от нечисти?
— От себя не убежишь, — пробормотал Павел. — В церковь едем, в церковь.
— Исповедаться решил? — хмыкнул Дюков, — Знаешь, некоторые исповеди я бы подслушал с интересом. Но не твою. Скучно.
— Не исповедаться, — помотал головой Павел. — Я, Дюков, невоцерковленный человек. Хотя считаю себя христианином. Но таким… Агностиком.
— Ага, — скривился Дюков. — Я, конечно, мало чего помню из философии, но христианином — и одновременно агностиком? Ты бы еще сказал, что считаешь себя исламским либертарианцем или православным атеистом.
— Ты об определениях, а я — о чувствах, — нахмурился Павел, уходя с трассы. — Чувствую себя христианином. Не знаю, верю ли, но хочу верить. И чувствую… необъятность. Непознанность. Наверное, и непознаваемость.
— Ну-ну, — скис Дюков. — Как раз самое время удариться в мысли о вечном. Пока не поздно. Может, в юродивые запишемся с тобой, Шермер? Ты будешь сумасшествие демонстрировать, я плакать стану. Я умею, Шермер, — хочешь, покажу? В церковь-то зачем?
— Не бери в голову, Дюков, — прошептал Павел, — На кладбище едем. Единственное место, которое у меня осталось. Все остальное уничтожено.
В деревенской церкви было почти пусто. Между подсвечниками бродила бабушка в платочке, которая недовольно покосилась на Шермера, не перекрестившего на входе грудь. Зато Дюков истыкал себя щепотью за двоих. Павел спросил у бабки, где отыскать отца Михаила, получил ответ и направился к выходу.
— А и вправду, — поспешил за ним Дюков, — По-другому как-то внутри становится. Светлеет, что ли? Мамка моя жаловалась еще в Америке, у них там церковь в поселке — ну как дом. Хорошо. Светлый такой домишко, там они собираются, поют, разговаривают, даже праздники устраивают, но все не так. Стены там не намоленные. Понимаешь?
— Нет, — буркнул Павел.
— А почему ты не перекрестился? — дернул приятеля за ветровку Дюков, — Мне, конечно, по барабану, но вот так, если честно, почему? Переломился бы, если бы уважение оказал? Ты же сам говоришь, что христианин!
— Ты на Девятое мая на «туарег» георгиевскую ленточку вязал? — спросил Павел.
— Обязательно, — удивился Дюков, — А как же без этого? Дань памяти, и все такое…
— В том-то и дело, — кивнул Павел, — И все такое… Все внутри, Дюков. И память, и совесть, и любовь. Все внутри. И вера тоже, кстати. Хочется — крестись, вяжи ленточки, размахивай флагом. Только не тереби того, кому подпорки и знаки не требуются, тебя же никто не теребит? Отец Михаил! Доброго здоровья.
— Здравы будете, — Навстречу приятелям шел востроносый священник. — Рад видеть. С чем пожаловали?
— Вот, — кивнул на Дюкова, пожимая священнику руку, Павел. — Дмитрий со мной.
— Вот уж не знаю, — замешкался Дюков, — Пожимать вам руку или целовать надо?
— Не заморачивайтесь, — просто ответил священник и пожал протянутую руку, — Не эта ли рука красила в прошлом году мою «двадцать четвертую»?
— Она самая, — хлопнул по плечу Димку Павел.
— Золотые руки, золотые, — с усердием потряс руку Дюкову священник, — Спасибо. Очень хорошая работа. Дай вам Бог удачи!
— С удачей у нас как раз напряг случился, — заметил Павел, — но не о том теперь речь. Год последний суетной вышел, я женился, а к вам все никак добраться не получалось.
— Венчаться решили? — улыбнулся отец Михаил.
— Пока нет, — покачал головой Павел. — Я насчет могил.
— А с ними все в порядке, — вздохнул священник, — Чисто, хорошо.
— Вы положили плитку, — объяснил Павел. — И… что-то там делали.
— Но я же о деньгах не говорил? — улыбнулся священник. — Вы храму пожертвовали достаточно, чтобы не беспокоиться о прахе близких.
— Не получается не беспокоиться, — развел руками Павел, — Неладное что-то творится, отец Михаил. Вот приехал сюда, думаю, может быть, и вас мое неладное зацепило?
— Зацепило, — пробормотал священник, — Наведывались тут… разные. И в форме, и без формы. Искали вас.
— И только? — спросил Павел.
Священник взглянул на Дюкова.
— Говорите, — попросил Павел. — Дмитрий в курсе. Почти в курсе.
— Эксгумацию делали ваших родных, — объяснил, потемнев лицом, священник. — Уж больше года прошло. Приезжали люди из Москвы, показали бумагу, велели расписаться о неразглашении. Но я-то сразу предупредил, что, если вы придете, в лицо расскажу вам все как есть. Старший у них был высокий такой, Георгий. Но они к телам матушки вашей и бабушки со всем уважением. Только взяли на анализ… генетический материал. А тела дяди вашего и отца так вовсе забрали. Хотя что там от отца оставалось — пепел один, чуток косточек. Все сгребли, в мешки упаковали и вывезли. Так что пустые ящички в могилке-то лежат. Только и остались — матушка ваша и бабушка.
— Так, значит… — процедил Павел.
— Ну так это ж не в первый раз, — заметил священник. — Еще при предшественнике моем пытались разорить могилку-то. Выкапывали неизвестные. Пепел батюшки вашего словно через сито просеивали, все косточки переломали. Но тогда еще мы все с дядей вашим уладили, он все в порядок приводил. А теперь и до него черед дошел.
— Как вы это объясняете? — спросил Павел, поглядывая на побледневшего Дюкова.
— А что тут объяснять? — вздохнул священник, — Мы так-то вроде Европа, а коросту соскоблишь — Азия. Народ темный в большинстве своем. В церкви поклоны кладут, а за церковью через плечо поплевывают. Я не углублялся в это дело, но слух в уши влетал, что за нечистых считали вас в деревне. Вроде бы оттого и дядя ваш в город переехал, а в посмертии все одно назад вернулся. Разное говорят. И вроде не дядя он никакой, и лопатки на его теле были с двух сторон, и кость у него какая-то не такая. Простить их надо, как неразумных прощают.
Священник остановился у ступеней церкви и положил руку Павлу на плечо.
— Прощая, себе облегчение дадите. Не ковыряйте рану. Быстрее заживет.
— Не все заживает, батюшка, — произнес лобастый и широкий в кости мужик, выходивший из церкви. За ним затопали по ступеням быки или оперативники. Руки они держали в карманах, у двоих на плечах висели автоматы.
— Какими судьбами, Сергей Сергеевич? — помрачнел священник.
— Служба, отец Михаил, — ответил Краснов, — Вы идите в храм, идите. У меня разговор к гостям вашим. Не все у них гладко. Наркотики в машине перевозят, — Он достал из кармана пакетик с белым порошком, — Вот и понятые, — кивнул на бойцов, — И не только наркотики. Оружие!
