— Я не такая! — простонала она, позабыв о своем намерении не спорить и быть покорной.
— Такая. — В его голосе послышалась горечь. — Почему ты такая шлюха, Ми-я?
— Я не…
— Молчи, — приказал он и закрыл ей рот злым поцелуем, пока его пальцы продолжали двигаться, рождая в девушке жалобные стоны.
Она почувствовала, как тело отзывается на грубоватые ласки, и чуть не заплакала от обиды. Пресветлая Аматэрасу, неужели она действительно шлюха, которая способна возбудиться даже от такого?!
Если бы он был грубее, сделал больно! Или просто взял ее сразу.
— Скажи, что хочешь меня!
Мия не хотела его. И хотела. В этот момент она боялась и почти ненавидела Акио. Но хуже всего, что она чувствовала, как от его резких движений по телу расходятся жаркие волны. От мускусного мужского запаха кружилась голова, подгибались ноги. Но признаться в этом было слишком унизительным.
Он потянул ее за волосы, заставив запрокинуть голову. Смял цветы в прическе, растрепал тщательно уложенные пряди. И снова впился в губы болезненным поцелуем.
Акио оторвался от нее со стоном и несколько мгновений стоял, тяжело дыша, покачиваясь, как пьяный. Словно пережидал приступ.
И потребовал еще раз, не прекращая двигаться в ее теле:
— Скажи!
Девушка с вызовом взглянула в колкий лед его глаз и ответила, поражаясь собственной дерзости:
— Не хочу!
Желание гуляло по коже, отдавалось ноющим возбуждением в затвердевших сосках. Но возмущение от оскорблений было сильнее.
Гейша — не шлюха! Мия не позволит так с собой обращаться!
Пальцы снова вонзились в ее тело, выдавая очевидную обоим ложь. Она слишком мокрая, слишком возбужденная. Боги, как же стыдно…
— Не хочешь? — Его голос походил на шипение змеи. Синие глаза заволокла мутная пленка, и Мия пожалела, что решилась бросить Такухати вызов. Он же не в себе. Спорить с ним сейчас…
Она не успела додумать эту мысль, потому что Акио улыбнулся — криво и безумно.
— Не хочешь, и плевать! Кто спрашивает шлюху, чего она хочет!
Он толкнул девушку на футон, перевернул на живот, закинул подол так и не снятой сорочки на спину и ворвался в ее тело резким болезненным толчком.
Мия тихо всхлипывала, уткнувшись лицом в футон. Сладостные разряды, которыми отдавалось каждое его движение, заставили ее действительно почувствовать себя шлюхой. Ведь только шлюха может получить удовольствие, когда ее берут вот так — грубо, нисколько не считаясь с ее желаниями.
Он наклонился к ней, обдал тяжелым жарким дыханием ухо. Прижался со спины, опираясь на руки, чтобы не налегать всем весом на девушку. Мия почувствовала, как зубы прикусывают мочку ее уха.
— Мия, — выдохнул он, погружаясь в нее на всю длину. — Ведьма!
Мия впилась зубами в подушку, глуша крики. Когда он входил так глубоко, одновременно целуя ее шею сзади, ей хотелось забыть о гордости и достоинстве, превратиться в стонущую самку.
Еще несколько размеренных толчков. Мия выгнулась и забилась в мужских руках. Удовольствие было совсем иным, не таким, как в их первую ночь, — темным, порочным, засасывающим, как морская пучина. Но не менее острым.
Он резко двинулся вперед, ворвался в нее до конца и стиснул девушку, прижимая еще плотнее к себе. Мия услышала тяжелый шумный выдох, словно Акио сдерживал стон, и поняла, что все закончилось.
Еще несколько мгновений он сжимал ее в объятиях, лаская губами шею. Потом снова тяжело выдохнул, и девушка почувствовала, как чужая плоть покидает ее тело.
Он встал, одернул подол ее сорочки, прикрывая ягодицы, но Мия никак не отреагировала. Лежала ничком, уткнувшись лицом в подушку, и глушила подступающие слезы. Она сама бы не решилась утверждать, что показалось ей более гадким — мужская грубость или предательская реакция собственного тела.
Девушка вспомнила, как ждала Акио всего несколько часов назад, и все-таки зарыдала.
Хлопнула дверь за спиной.
Снаружи шел дождь.
Акио спустился по ступенькам, поднял лицо к темным небесам и поймал языком несколько безвкусных капель.
Холодные струи намочили волосы, потекли за шиворот. В воздухе пахло рыхлой землей и цветами.
Сакура… когда она уже отцветет, будь она проклята! Обычно неделя, и все, а в этом году ханами все тянется и тянется. Запах цветущих вишен и слив, казалось, преследовал его, куда бы он ни пошел.
Вместо того чтобы поспешить под крышу, Акио замер, вглядываясь в затянутое тучами ночное небо. На душе было удивительно погано. Словно он только что сотворил подлость и ушел.
И что-то внутри рвалось, тянуло обратно. Вернуться к плачущей девушке. Обнять ее, прижать к себе, утешить. Пообещать, что больше это никогда не повторится. Попросить прощения.
Попросить прощения? У кого? У шлюхи? За что? Он был в своем праве! Он купил ее!
Ха, можно подумать, другие клиенты спрашивали, чего она хочет или думали о ее удовольствии!
Отчего же на душе так паскудно? Так безнадежно паршиво, что хочется завыть? Словно унижая Мию, он унизил самого себя, уничтожил и растоптал что-то драгоценное, важное.
Саке. Нужно выпить саке. Много-много саке, чтобы смыть воспоминание об ее испуганном взгляде. О дерзком «не хочу» и отчаянных слезах после.
Пусть завтра рано утром лететь на Эссо. Сегодня ему нужно саке.
Генерал сгорбился под дождем и побрел в сторону дома.
Она плакала долго, пока слезы окончательно не иссякли, а потом лежала, бездумно уставившись перед собой. Огонек внутри напольного фонаря тщетно старался развеять поселившийся в домике сумрак.
Так же сумрачно было на душе Мии.
Акио Такухати указал ей ее место. Шлюха, подстилка, инструмент для получения удовольствия — и только.
Какой страшной и безрадостной оказалась жизнь гейши. На Рю-Госо все виделось совсем иначе.
Завтра ей придется выйти из домика. Встретить полные ненависти взгляды других работниц «Медового лотоса». Вытерпеть насмешки и подколки, рожденные завистью. Пусть женщины больше не посмеют тронуть Мию, словом тоже можно ранить. И никакой амулет не помешает им пролить тушь на кимоно или подсыпать в пудру толченое стекло.
А вечером придет Акио Такухати. И все повторится…
При мысли об этом захотелось снова разрыдаться, но слезы кончились.
Так будет продолжаться день за днем. Потом она надоест Акио, и за ним придут другие. Те, кого Мия видела на мидзуагэ. Они тоже не станут церемониться.
Зачем все это? Зачем терпеть ежедневное унижение?
Жены и дочери самураев, когда хотят избегнуть бесчестия, перерезают горло кинжалом, предварительно связав лодыжки, чтобы и в смерти выглядеть достойно.
