— Ваше Высокопреосвященство, — разговор был странным и неприятным, как и все, что исходило от эсператиста, — мы вынуждены просить прощения. Мы не ожидали вас сегодня и не подготовили соответствующего места.
— А я и не собирался приезжать, — отмахнулся Левий. — Герцог Алва — олларианец, и не мне судить его, но до меня дошло, что здесь прозвучит правда об Октавианской ночи и гибели Оноре. Мой долг — при сем присутствовать, а о месте не тревожьтесь. Я сяду среди ординаров, ведь по меркам Эрнани Святого я и есть агарийский ординар.
— Как скажете, — разговор становился все неприятней и непонятней, — но почему бы вам не сесть в посольском ряду? Там есть свободные места.
— Я не посол, — покачал головой Левий. — Приняв сан кардинала Талигойского и Бергмаркского, я обрел новое отечество. Послы думают о выгоде своих держав, а не о бедах и радостях талигойской. Мне среди них не место, но вас ищет ваш офицер…
— Прошу меня простить, — с невольным облегчением произнес Дикон, — я должен проследить за порядком.
— Надеюсь, вам удастся его сохранить, — на клонил седую голову Левий. — Когда люди становятся толпой, они преступают заветы Создателя, заповедовавшего милосердие и сострадание.
Левий улыбался, но в улыбке проступало что-то недоброе. Оноре смотрел и говорил иначе. Святой Алан, ну почему кардиналом стал не он, а этот седой человечек?
— Второй Доры не будет, — отрезал Ричард, — и второй Октавианской ночи тоже. Ваше Высокопреосвященство может не беспокоиться.
— Ваше Величество? — Альдо был не один и был откровенно зол. — Я нужен?
— Входи. — Альдо говорил «ты» друзьям либо наедине, либо злясь на кого-то другого. — Похоже, наши законники не в ладах с законом. Все это, господа, следовало учесть до суда. До, а не во время.
— Ваше Величество, — Кракл, несмотря на пышные одежды, словно бы усох, — я предполагал, что защита станет давить на разницу кодекса Эодани, кодекса Доминика, кодекса Лорио и законов, действующих в Золотых землях ныне. Утром я поделился своей озабоченностью с герцогом Эпинэ…
— Герцог Эпинэ не чиновник, а Первый маршал, — чего-чего, а обрывать прихвостней Альдо научился, — и поделились опасениями вы, когда фитиль уже горел. Ладно, ступайте, нам надо подумать. Вускерд, отправляйтесь к послам, объявите, что мы начнем несколько позже.
— Как мне объяснить задержку? — растерялся экстерриор. — Дипломаты могут не понять…
— А вы скажите так, чтобы поняли. — Альдо сдерживался из последних сил. — Вы экстерриор или конюх? Мне начинает казаться, что последнее. Робер, на столе адвокатская писанина, возьми и прочти. Мэтр-как-его-там расстарался, накатал всем судьям.
— Я прочитаю. — Лист с обращением к Повелителю Молний лежал сверху, под ним оказался такой же, но на имя Тристрама.
«Монсеньор, я обращаюсь к вам как к члену Высокого Суда…» — почерк у адвоката был уверенным и четким, буквы честно складывались в знакомые слова, но письмо казалось написанным по-бакрански. Из пестрящего цитатами и цифрами документа Иноходец более или менее уразумел, что мэтр Инголс настаивает на замене членов суда, являющихся кровными врагами подсудимого, к каковым, по его мнению, относится и Робер Эпинэ. Адвокат витиевато указывал на упразднение императором Лорио Вторым сословия эориев и настаивал на приведении обвинения к протоколам Золотого Договора и каким-то «высочайше не отмененным к началу текущего судебного процесса кодексам», после чего начиналось нечто вовсе неудобочитаемое.
— Все ясно? — Голос сюзерена выудил Робера из словесного студня. — Принесенной вами клятвы, по мнению защиты, мало, мэтр требует нашего личного вмешательства, новых судей и нового следствия с участием представителей всех стран Золотого Договора и кардинала Талигойского и Бергмаркского. Толково требует, надо отдать ему справедливость. Упрекнуть его не в чем, мы велели ему защищать Алву на совесть, но мы исходили из того, что обвинение знает, что делает.
— Ваше Величество, — запротестовал Феншо. — Инголс ничего не оспаривает по существу, он пытается затянуть процесс. Увы, опровергнуть его доводы непросто — обвиняемый и в самом деле повинен в смерти родственников судей.
— Мы это уже слышали. — Сюзерен был готов кого-нибудь укусить. — Робер, что скажешь?
А что говорить? Только то, что мэтру Инголсу нет цены.
— «… поскольку непосредственными свидетелями деяний, вменяемых в вину герцогу Рокэ Алва, являются герцог Окделл и герцог Эпинэ, защита настаивает на том, чтобы они были приведены к присяге, ибо их показания являются основополагающими для прояснения имевших место событий», — зачел вслух Иноходец. — Что ж, если нужно, чтобы я дал показания, я согласен. Судья я и впрямь никакой. Я кодексов этих и в глаза не видел…
— Тебе и не нужно, — хмуро бросил сюзерен. — Законы — дело судейских, а они сели в лужу. С плеском.
— Суд можно перенести, — быстро сказал Робер. — Послы должны понять.
— Что понять? — не выдержал Альдо. — Что мы за свои слова не отвечаем?! И ведь как исхитрился! Обвинение до последнего держали в тайне, а он с другой стороны зашел.
— Как же так? — Робер оперся рукой о стол и поморщился от боли. — Ведь защите нужно подготовиться.
— В Гальтаре обвинение оглашалось в день суда, — уныло пояснил Кракл, — обвиняемый знал свою вину.
— Выйдите, Кракл, — лицо Альдо брезгливо сморщилось, — и вы, Феншо, тоже. Робер, адвокатов в дела эориев впутала мать Лорио Второго. Ричард, ты прочел?
— Да. — Дикон махнул письмом. — Я должен давать показания?
— Ты никому ничего не должен, — нахмурился Альдо, — и меньше всего этому бумагомараке, но, да будет вам известно, он завалил своей писаниной Посольскую палату.
— Перенеси процесс. — Письмо адвоката — последний рубеж, за него надо драться. — Я могу переговорить с этим мэтром…
— Чтобы он тебя вконец запутал? — рявкнул Альдо. — Если ты разогнал дюжину разбойников, не думай, что управишься с одним крючкотвором. Закатные твари, я не могу отказаться от суда эориев, не могу! В Талигойе должны понять: эории не чета остальным. Что бы они ни натворили, судить их могут лишь равные.
— Можно сказать, что открылись новые обстоятельства, — нужно тянуть время, изо всех сил тянуть, — мы ведь не должны ни перед кем отчитываться. В конце концов, месяц ничего не изменит.
Иноходец может так говорить, он не знает об исповеди. Что сделал бы Робер, открой он шкатулку? Бросил бумаги в огонь, чтобы скрыть позор Шарля, или показал Альдо?
