Баку наконец опустился на землю. Приседая, распустив свои огромные крылья, какой-то странной прискочкой он двинулся к шатру, не обращая внимания на расступающихся туземцев. Он явно был в ярости, хотя землянин не видел вокруг ничего, что могло бы разозлить его до такой степени.
Он так ничего и не понял, пока из шатра не раздался пронзительный клекот и навстречу наступающему орлу метнулся какой-то зеленый смерч. К счастью, Сторм успел среагировать и схватить Баку за ноги, прежде чем он сцепился с противником.
Орел в бешенстве клекотал и бил крыльями, пытаясь освободиться, но Сторм из всех сил сдерживал его, одновременно восстанавливая мысленный контакт, который удержал бы орла крепче, чем руки. Вождь тоже схватил своего пернатого защитника и сдерживал его, пока один из воинов не набросил на разгневанную цамле маленькую сеть. Когда зеленую птицу унесли обратно в шатер, и Баку немного успокоился, Сторм посадил его, как обычно, на плечо и закрепил так, чтобы орел не мог взлететь, пока его не отпустят.
Облегченно вздохнув, он повернулся и увидел, что вождь внимательно разглядывает орла. Пальцы туземца замелькали, и Дорт перевел:
— Вождь Кротаг желает знать, является ли эта птица твоим тотемом?
— Да, — кивнул Сторм, надеясь, что этот жест имеет одинаковое значение и на Земле и на Арцоре.
— Слушай, Сторм, — в голосе Дорта обычно таким спокойном явно слышалось возбуждение, — можешь ты показать им какие-нибудь шрамы? Здесь шрамы — своего рода знак отличия. Они докажут, что ты воин, а раз у тебя вдобавок есть птица-тотем, вождь может принять тебя как равного.
Что ж, если им нужны шрамы, Остин был вполне готов их продемонстрировать. Он потянул за свободный конец шнурка своей блузы, дернул вниз шелковистый материал и обнажил левое плечо, украшенное рваной белой линией старого шрама. Это осталось ему на память о встрече с двумя не в меру бдительными часовыми в далеком мире, солнце которого казалось всего лишь тусклой звездочкой в ночном небе Арцора.
— Я воин, и мой пернатый тотем не раз спасал мне жизнь, — сказал Сторм, обращаясь прямо к вождю, словно тот мог понять его без перевода.
Вождь ответил ему щебечущей речью и движениями пальцев.
Дорт улыбнулся.
— Ты добился своего, парень. Они признали тебя настоящим воином и теперь приглашают нас на пир. Там мы и поговорим…
Племя Кротага отпустило с ними пятерых опытных следопытов и Ларкин был доволен, хотя и знал, что туземцы считают ночное происшествие счастливым случаем, который Тот, кто вызывает гром в горах, милостиво ниспослал для того, чтобы их племя присоединило к своему достоянию новых лошадей.
По мере того, как норби в парах с объездчиками возвращали далеко разбежавшихся животных, становилось все более и более очевидным, что Сторм прав, и вся эта паника была подстроена нарочно. Хотя туземцы и не нашли никаких явных следов человеческого вмешательства, было и так ясно, что лошадей сразу же разбили на небольшие группы и хорошо укрыли в ущельях и каньонах долины.
Сторм очень быстро понял, что норби и не стараются найти причину нападения, особенно после того, как несколько раз получил в ответ на прямые вопросы только невнятное бормотание. Ему и самому стало казаться вполне вероятным, что люди Кротага, которые сейчас так виртуозно отыскивали разбежавшихся лошадей, могли сначала сами их припрятать, чтобы теперь вернуть, получив от Ларкина в уплату за свою помощь жеребца или пару кобыл.
Землянин даже удивился, как скоро наступил день, когда они снова двинулись в путь. Он глотал красную пыль, поднятую табуном, в одной цепи со всеми помогал направлять голову табуна. Землянин остановился, чтобы поправить шейный платок, прикрывающий рот и нос от пыли, и заметил далекий силуэт объездчика, который казался отсюда совсем крошечным и был бы совсем незаметен, если бы не яркая белая лошадь.
Это был Кол Бистер. Вообще-то Сторму следовало благодарить Бистера, ведь именно он нашел и пригнал Рейна, верховую лошадь землянина. Но почему-то бывший командос не находил в своей душе ни малейшей симпатии к этому человеку. Бистер был из тех, кто громче всех протестовал против приглашения норби. К тому же, землянин постоянно чувствовал его скрытую враждебность к себе, хотя кроме него этого не замечал никто.
Обычно землянин держался в лагере несколько отстраненно, используя своих животных как предлог, чтобы селиться отдельно от других. Но его искусство в обращении с лошадьми принесло ему такое признание, на которое обычно не могли претендовать новички из внешних миров. После паники Ларкин задумал объездить новых лошадей на место рабочих, и мужчины охотно собирались понаблюдать его работу.
Сторм, хотел он того или нет, уже занимал несколько привилегированное положение. Объездчики по достоинству оценили и его особый талант, и ровный характер, и постоянную готовность нести свою часть рутинной работы в стаде. Они охотно прощали ему некоторую замкнутость, в которую он, еще в Центре, закрылся, как в раковину. Жителям пограничья древняя планета, на которой зародился человеческий род, всегда казалась несколько таинственной. Гибель Земли стала для рассеянного по звездам человечества величайшей трагедией и особенно сказалась она на прирожденных землянах. И это придавало Сторму в глазах жителей Арцора величавый ореол изгнанника.
По-настоящему он сблизился только с Дортом Лансином и Ларкином, даже, пожалуй, подружился. Дорт обучал его пальцевой речи туземцев и с удовольствием пересказывал ему предания норби, которые сам собирал все эти годы. Он испытывал к землянину глубокую привязанность учителя к талантливому ученику. А с Ларкином их связывали лошади, о которых тот мог целыми часами толковать у ночного лагерного костра.
Вот так он сошелся с Дортом и Ларкином, насколько он теперь вообще мог привязаться к кому бы то ни было, и даже полюбил их.
А вот Бистер, насколько он понимал, мог стать для него настоящей проблемой, с которой ему вовсе не хотелось разбираться. Не то чтобы Сторм боялся драки, к которой вполне могла привести эта неприязнь. Нет! Сторм легко угадывал в Бистере вздорного задиру и, несмотря на то, что тот был выше и тяжелее его, знал, что в честной драке он победит.
Если драка будет честной… Сторм под платком облизнул губы. Почему ему пришла в голову эта мысль? И почему его сейчас беспокоит то, что Бистер маячит у него перед глазами, словно ожидает чего-то? Сам Сторм никогда не рвался в драку, он, скорее, старался избегать неприятностей, пока необходимость не вынуждала встретить их лицом к лицу. Почему же он не хочет связываться сейчас с проблемой Бистера, если все равно рано или поздно ее придется решать?
