— Не то слово — сильный, если про него, про обычного человека, даже Изъевий знает… — Проговорил в ответ князь. — Так что ж он тебе про нашу беду сказал? Кто эти звери лютые, что даже полона не берут, раненых добивают?
Мокша кивнул головой, давая понять, что он помнит вопросы, с которыми отправился в путь, и продолжил:
— На третий день позвал он меня уже к вечеру и так сказал: "Не сразу, говорит, я понял, что за лесовичи такие и откуда взялись… Но было упоминание одно короткое у летописца Прокопия, что племя россичей разделилось… Одни стали вести оседлый образ жизни, а другие, в основном охотники и воины, уходили все дальше на восток, пока их след, наконец, совсем не был потерян… Ты же мне толкуешь, что вы — россичи, теперь лесовичи, и живете в мире, о котором люди и не подозревают. Ведом и мне этот мир. Великая когда-то страна Ив… Про нее ходят предания… Некоторые даже думают, что ее больше нет, но это не так. Она была скрыта лишь от непосвященных глаз запретом Совета Девяти по требованию правителей тогдашних государств. Божественное и магическое не должно быть доступно простому человеку — так рассудили они. То, что россичи смогли преодолеть запрет и вошли в эту страну, объясняет присутствие в племени сильного оберега… Он же помог вам выстоять против могущественных сил этой страны."
Мокша замолчал. Светослав вдруг хлопнул ладонью по ручке кресла и сказал негромко:
— Дундарий… собери нам чего-нибудь поесть…
Свей, сидел, наклонившись вперед, и не сводил с Мокши глаз. И Мокша заговорил вновь:
— Оберег тот — горсть земли, взятая Всеславом с могильного холма нашего племени перед уходом… Старец сказал мне, что она была рассыпана над первой могилой лесовичей здесь на Онеже, поэтому и не смог Совет Девяти нас прогнать отсюда и по сию пору не может.
Мокша замолчал внезапно. Его глаза напряженно смотрели в сумрачный рисунок витражей. Там, где лазурь стекла соперничала с синевой неба, виднелось красивейшее лицо… лицо молодой женщины…
— Завея… Уходи… — Проговорил Светослав, нахмурившись. — Иначе Дундарий совсем не будет выпускать тебя.
Красивые губы изогнулись в усмешке… Завея стала приближаться… Тень ее скользнула к отцу, встала перед ним и… захохотала… Свей вскочил… Она оглянулась на него, и ее глаза сверкнули злобой:
— Игорев щенок! Ненавижу! — прошипела она вдруг, вновь впившись глазами в лицо отца. — Скоро всем вам придет конец… Всем… — шептали ее губы. — И тогда… И тогда Древляна будет моя!
Она снова захохотала, дико взвизгивая, переходя на истеричный плач, бросилась со страшной силой в залитое солнцем окно и… замерли все — ведь сейчас расшибется насмерть!.. Словно забыли, что это всего лишь тень. А Завея в миг исчезла… словно ее и не было.
Седая голова Дундария показалась в приоткрытой двери. Насупленные его брови не сулили ничего хорошего своенравной дочери князя."… зря я ее пожалел… погулять отпустил… ох, и злющая девка…" — думал он. А над его головой плыли под его чутким присмотром блюда с холодным мясом кабана, с теплыми ломтями ржаного хлеба, кувшины с молоком и меды…
Свей не мог дождаться, пока закончится рассказ Мокши, завтрак тянулся вечность… опять беседа… и боль, непривычная, непроходящая… А перед глазами стояло лицо отца, залитое кровью… крик матери… Везде кровь… Родной дом, где еще утром все были живы… горит… Рука с мечом тяжелеет и не хочет, и не может рубить… Но вновь поднимается и опускается… поднимается и опускается на чьи-то головы… плечи… Все смешалось… Люди… Нелюди… вокруг оскалившиеся, ощерившиеся звери… Он вздрагивает и оглядывается. Встречает взгляд Мокши и закрывает глаза, и вновь — кровь и смерть…
Но иногда, взглянув на залитые ярким, зимним солнцем окна, на рассыпавшиеся по зале солнечные лучи, где-то в глубине души его вдруг что-то оживало, и образ неожиданный, необычный проступал через горечь и боль… Она… С темными длинными прядями волос, стекающими за спину, собранными небрежно тонким серебряным ободком, со взглядом, скользящим невнимательно по толпе и словно случайно замирающем на нем. А иногда он слышал ее мысли, если она хотела этого. Айин… ее имя он тоже узнал из ее мыслей…
Встречи с ней Свей всегда ждал, приезжая в Древляну… Эльфы редко появлялись в Заонежье. А вот в Древляну к деду они наведывались. С подарками редкой красоты, с вереницей игручих пони, на своих белоснежных скакунах они были настоящим праздником для лесовичей. Но теперь ведь не время для праздников, и начинало казаться, что и Айин осталась где-то далеко, в той жизни, где улыбался отец и смеялась мама…
— Свей, — проговорил Светослав, взглянув на внука, — ты не слушаешь…
— Слушаю, дед, — отрывисто бросил Свей, и тут же пожалел о резкости, дед прав, он должен был быть внимательнее.
И тут же его рука поймала на лету затрещину от домового. Дундарий свято чтил традиции дома и не мог позволить распоясаться "отроку безусому". Хотя Свей уже давно брил острым лезвием и усы, и бороду, но для почти трехсотлетнего Дундаря он навсегда останется мальчишкой, тот так и прошипел гневно:
— Мальчишка!
Свей словно очнулся от тяжелого сна. Мокша уже стоял перед выходом, поправляя меч на поясе.
Светослав, в меховом плаще, скрывающем кольчугу, подошел к Свею. Парень встал. Его статная фигура ростом ничуть не уступала деду. Дундарий, суетливо подпрыгивая и зависая в воздухе, набрасывал плащ Свея на рысьем меху ему на плечи, плащ соскальзывал, и домовой, совсем запыхавшись, в конце концов, нахлобучил лохматую лисью шапку Свею на глаза.
Князю он подал его шапку из замечательной, белой лисы, с хвостом, падающим на спину. Но князь шапку не принял. Он так и вышел впереди всех с непокрытой головой. За ним шел Свей, дальше Мокша, старая княгиня с застывшим от горя лицом… Князь подал ей руку, и так они и пошли по улице к крепостным воротам…
Сотни людей стекались сюда. Ворота были распахнуты. К берегу застывшей Онежи спешили лесовичи из окрестных деревень, глухих лесных зимовий. Казалось, сами леса затихли. Ни ветка не треснет, ни птица не закричит. Ослепительное солнце на белых снегах и звенящая тишина… и лишь приглушенные голоса иногда нарушают ее…
На берегу сложенный из березовых стволов высился большой погребальный костер. На нем на коврах, в доспехах, с мечом в руках лежал князь Игорь. Плащ, подбитый рысью, был наброшен сверху…
Не принято было у лесовичей выставлять напоказ свое горе, не было женского плача или заунывных речей. Люди шли сюда последний раз свидеться с тем, кого уважали, кто жизнь за них свою отдал…
