Поднял кувшин, выпил холодной, до ломоты в зубах, колодезной воды.
Достав из поясного футляра тонкий свиток с алой печатью на витом шнуре, бережно уложил графское послание в изголовье. Стянул сапоги. Несколько мгновений постоял босиком у окна, наслаждаясь прикосновением прохладных досок к ноющим подошвам, а затем, полюбовавшись вволю бесящимся, совершенно бессильным против могучих стен ливнем, осенил себя знаком Вечного и улегся на сенную подстилку.
А гроза гремела и грохотала, поражая землю уже не десятками, а сотнями огненных копий. Раскаты грома следовали один за другим, сотрясая харчевню, и дождь с металлическим звоном стучал по крыше. Лишь теперь гонец осознал, до какой степени вымотался. Стучало в висках, ломили суставы, мерзко подташнивало. Впрочем, совсем недолго. Стоило лишь расслабиться, как вспыхивающее небесным огнем окно поплыло перед глазами, и гонец ощутил себя камнем, все быстрее и быстрее скатывающимся в черную, глубокую, ласковую трясину…
Он спал, отсыпаясь за три дня пути, и ни грохот грозы, ни кошачьи вопли грудастой девки, пользуемой в овчарне упившимися в доску солдатиками, не мешали ему.
А вскоре после полуночи все стихло, даже ливень хоть и не прекратился, но ослабел. Подоткнув колом (не было бы греха!) воротца овчарни, насквозь вымокший Мукла поднялся по лесенке и на миг задержался у комнаты знатного гостя.
Прислушался к тяжелым, похожим на стоны вздохам.
Озабоченно покачав большой лысой головой, собрал пальцы в щепоть — знак Третьего Светлого и семикратно обмахнул дверь. Коль скоро гостем уплачено втрое и вперед, долг хозяина — обеспечить постояльцу добрые сны.
Сам-то Мукла, сколько помнил себя, спал спокойно, безо всяких сновидений, пробуждаясь аккурат к рассвету.
На сей раз, однако, выспаться не получилось.
Растормошила жена.
— Проснись, Му, проснись, — взволнованно шипела она, уткнувшись губами чуть ли не в ухо мужу. — Просыпайся же!
— Что? — вырванный из утреннего сна грубо и резко, Мукла не сразу сумел прийти в себя. — Что случилось?
— Ты ничего не слышишь?
— Нет.
— Где-то ребенок плачет…
Хозяин прислушался.
— Чушь, — буркнул он в конце концов, поворачиваясь на другой бок. — Спи, дура, и мне не мешай. Откуда в доме дитю взяться?
— Му, милый, поверь, я точно слышала: то ли ребенок плакал, то ли щенок скулил…
— Чушь, — повторил Мукла, умащивая щеку на кулак. — Тебе примерещилось, дорогая. Это ветер.
Дождь, действительно, уже прошел, а ветер остался и сейчас завывал с удвоенной силой, мстя за свое одиночество беззащитным деревьям и людям. Впрочем, ближе к первым петухам угомонился и он. А когда за окнами забрезжили проблески пока еще холодного солнца, трактирщик был уже на ногах.
С первым светом убрели селяне, отзавтракав краюхой черного за полмедяка на троих под даровую колодезную водицу. Забулькали в большом закопченном котлище добротно перемешанные остатки вчерашних трапез; спустя час—другой, отстоявшись на ветерке и загустев, они приобретут вполне благородный вид, и коронное блюдо хозяйки — «Утренник героя» — будет подано хмурым, плохо соображающим с похмелья ландскнехтам. А пока герои богатырски храпят в овчарне, господин гонец в приятном одиночестве подкрепится перед дорогой так, как подобает человеку знатному и щедрому. Уж поверьте, где-где, а в «Трех гнуэмах» хозяева в тонкостях разбираются и завсегда сумеют потрафить персоне с понятием…
Вот уже доспевает на пару молодая тартушечка, шипят и фыркают маслом со сковороды отбивные в ободьях прозрачного жирка; проворна хозяюшка, даром что немолода, ловко и привычно зачерпывает она муку; совсем скоро зарумянится сдобная лепешка и умелица кивнет мужу: ступай, мол, наверх, буди господина…
— Помилуй Вечный!.. Смотри, Му!
При свете лампы они увидели на недавно протертой столешнице темные капли. Две. Нет… уже три. А вот и еще одна — прямо в муке.
— Что это? — растерянно спросил трактирщик.
— Не знаю… Аи! Гляди же, Му!
Она взвизгнула снова, и Мукла, подняв голову, увидел: на потолке в углу, как раз над ними, проступало большое темно-красное пятно; оно расползалось, густело, и медленно набухающие капли одна за другой срывались вниз.
Трактирщик побелел; глаза его округлились.
— Я… посмотрю?
— Только осторожнее, дорогой…
Хозяйка, закусив губу, глядела в спину мужу, поднимающемуся по лесенке.
— Ну, что там?
— Ничего не вижу… Эй, святые отцы, вы спите? Господин, прошу простить… Эге! Да здесь же не заперто…
Покачнувшись, женщина грузно прислонилась к стене. Неотрывно глядя вверх, она ждала мужа. И лишь миг спустя после того, как он, изжелта-бледный, шатаясь, вышел из комнаты гонца и судорожно ухватился за перила, она истошно завизжала.
Два монаха, словно вспугнутые коричневокрылые враны, выскочили из правой комнаты, бессмысленно тараща заспанные глаза…
Глава 2. К НАМ ЕДЕТ РЕВИЗОР
Деревья были огромны. Они стояли плечом к плечу, словно потсдамские гренадеры, и на их фоне аккуратный двухэтажный коттеджик на стилизованных курьих ножках смотрелся трогательно, но отнюдь не чужеродно. В отличие от махины аэроджипа, доставившего меня сюда. Знаменитого «UFO-XXII/12-00» с девятнадцатью золотыми звездочками вдоль фюзеляжа.
Комфорт и скорость. Супер и экстра. Короче говоря, индивидуальный заказ.
Да уж. Хорошо быть генералом…
Впрочем, ничего генеральского в облике Маэстро сейчас не было. Скорее наоборот: потрепанные джинсы, немолодые, утратившие цвет кроссовки и легкий, пушистый даже на взгляд домашний свитер.
— А поворотись-ка, сынку, — отеческим тоном пропело с крыльца непосредственное начальство. — Так. Угу. А иди-ка сюда…
Вне службы Маэстро, как правило, демократ. Особенно на лоне природы.
Мы обнялись.
На ощупь его свитер был еще пушистее, чем казался.
— Прошу! — Меня подхватили под локоток и повели по ступенькам, продолжая при том неумолчно ворковать. — Я там приготовил кое-чего. Ты ж с дороги, ты ж небось перекусить хочешь…
Маэстро был прав. Как выяснилось, я хотел.
И любой на моем месте захотел бы, увидев это самое «кое-чего»…
На круглых и овальных блюдах симметричными квадратиками были размещены закуски: севрюжка горячего копчения и она же — холодного, перламутрово-розовая семужка, полупрозрачная белорыбица, грустноглазая селедка, украшенная репчатым луком; копченые, вяленые и вареные колбасы нескольких сортов (я отметил свою любимую, хоботную, с тонкими ободками сальца по краешку; нигде ни у кого, кроме Маэстро, не приходилось видеть такую). Несколько сортов салата, свежие помидоры, огурцы, зелень, восточные соления. Крабы замысловато выложены на подносе, с таким расчетом, чтобы каждую часть можно было подцепить вилкой, не нарушая всей композиции, отдаленно напоминающей то ли кальмара, то ли осьминога. В вазах — фрукты: яблоки, апельсины, киви, виноград, ананасы, разрезанные продолговатыми бледно-медвяными дольками; и каждая ваза — изысканный, виртуозный натюрморт.
