Лют ел вяло, подолгу пережевывал куски, ковш с квасом прилипал к губам чаще ложки. Мимоходом заметил перемигивания Буслая с дочкой хозяина. Лют вздохнул: не меняется Буська, опять повезло на любовный сговор. Стойгнев, если и заметил перемигивания, виду не подал, разговаривал с воеводой степенно.
Напоследок хозяйка подала мед. Лют пригубил, прислушался к ощущениям. Ему доводилось пробовать мед смородиновый, приварный, красный, белый паточный, старый, вешний, мед с гвоздикой, обарный, вишневый, можжевеловый, малиновый. Теперь довелось попробовать черемховый.
Гридень прищелкнул языком – неплохо! Добавить бы сока свежих вишен – сомлеешь от удовольствия.
Дочь хозяина робко отпросилась, выбежала из дома. Буслай посидел немного, встал из-за стола и вразвалку вышел во двор. Лют переглянулся с Савкой и еле сдержал усмешку. Стойгнев остался безучастным. Стрый сказал между делом:
– Дочь не больно на тебя похожа.
Стойгнев пожал плечами:
– Братучадо. Братца непутевого леший обвеял вихрем, стал каженником. Ходил как не свой, бормотал под нос заумь, углы лбом стесывал, а однажды заснул и не проснулся. Вот, оставил.
Стрый кивнул и продолжил с хозяином беседу о пустяках. Лют допил мед, послушал порожний разговор хозяина и воеводы, отчаянно зевая встал из-за стола. Жена Стойгнева отвела гридня в гостевую клеть. Едва голова коснулась подушки, витязь заснул.
Проснулся под утро. В темноте, пахнущей деревом и потом, слышалось посапывание отроков и мощный храп воеводы.
Выбрался на ощупь во двор. Утренний холод впился в голый торс, кожа покрылась гусиками, крупными, будто бородавки на жабе. Край неба быстро светлел, и четче виднелись бревна амбара и овина.
От конюшни к колодцу шел человек, в сумраке белела посконная рубаха. Лют прищурился: вроде вчера во дворе хлопца не было. Сердце забилось громче обычного, горячая волна смыла легкую дрожь.
Парень стоял у колодца. Лошадиные уши стригли прохладный воздух, о землю нетерпеливо пристукивало копыто. Гридень хмыкнул.
Вазила вытащил ведро и обернулся. Глаза радетеля лошадей светились зеленым огнем, лицо было настороженно.
– Здравствуй, – кивнул Лют.
Покровитель лошадей оставил ведро, подошел к гридню:
– Здравствуй, молодец. Не беспокойся, за конями присмотрел, готовы без устали день скакать.
– Спасибо.
Вазила отмахнулся, мол, пустяк, глаза сощурились лукаво.
– А где такое добыли диво? – спросил о коне воеводы. – Я смотрю – и не конь вовсе, как только приручили?
Лют усмехнулся. Стрый кого хочешь приручит. Потом дошел смысл слов о Гороме. Конь у воеводы со странностями, но в голову не приходило, что это нечто другое.
Вазила помялся на месте:
– Путь держите дальний?
– К князю Вышатичу.
Лошадник поднял светящиеся глаза к небу, из груди вырвался вздох.
– Чигирь-звезда супротив пути стоит, не к добру.
Лют пожал плечами: что делать, ехать надо.
– Как будет прытче?
Вазила запрядал ушами:
– Быстрее через Синий лес, но там зело злой нечисти, люди туда не суются. Зато, если проберетесь по тропам, будете на месте через два дня. По обходной дороге – через пять.
– Спасибо, вазила, – поблагодарил Лют, – будь здрав.
Лошадник отмахнулся:
– Пустое. Вам желаю успеха.
Вазила вернулся к колодцу, подхватил ведро, копыта затопали к конюшне. Лют оглянулся на спящий дом. Зная срочность, с какой велел Яромир доставить письмо Вышатичу, нетрудно было догадаться, какую Стрый выберет дорогу.
Лют окинул взглядом толстые стволы, ноздри вдохнули сладкий воздух, сердце стукнуло радостно.
В зеленых ветвях таяла белесая пелена, золотые лучи споро протыкали остаток тумана. В резных складках стволов суматошно бегали муравьи. Шестиногие трудолюбы спозаранку работали: искали гусениц, тащили домой строительный материал.
Копыта утопали в мягкой траве, ступали неслышно, лишь конь воеводы глухо топал. Тропа густо заросла травой, сквозь стебли которой пробивались ввысь тонкие стволы деревьев. Если удастся им отвоевать место под солнцем, урвать корнями часть сладкого подземного сока, то через несколько лет встанут непроходимой стеной.
Лют услышал за спиной шепоток отроков.
– Савка, а почему лес Синий? – спросил Ждан.
– Сказывали сельские, что по ночам землю туман устилает, а цветом тот туман – мертвенной синевы, потому и лес Синий.
– Вот страх-то…
Лес заполняли трели птах; мягко шуршали изредка облетающие листья, порой стучал по веткам и стволу отвалившийся сук.
Лица Буслая коснулись тонкие нити и противно защекотали кожу. Гридень досадливо плюнул, заскреб пальцами по щекам, отчего подушечки пальцев стали белыми от скомканной паутины.
– Вот гадость какая! – ругнулся он вполголоса.
Потом заприметил нечто в кустах, отчего седло вмиг опустело. Отроки испуганно повернули головы на треск. Из зарослей донесся довольный возглас. Стрый нехотя повернул голову – лесной шум разбавился басовитым рокотом:
– Что, на самодиву наткнулся? Мало тебе дочери Стойгнева, не угомонишься?
– Что ты, батюшка-воевода? – сказал гридень елейно. Выйдя из кустов, Буслай упруго оттолкнулся от травы – конь чуть присел от упавшей тяжести. В отроков полетела птица со сломанной шеей. – Ради тебя стараюсь.
Ждан подхватил тушку и припрятал в седельный мешок. Стрый посмотрел на гридня хмуро: в глазах настороженность, не пропустить бы подвоха.
– Что нашел?
Гридень молча протянул ладонь с сероватыми голышами. Стрый блеснул глазами и, дернув бородой, сглотнул комок. Буслай подавил усмешку и натянул поводья. Конь подошел к угольному собрату. На широкую, как лопата, ладонь воеводы переместилось три яйца. Стрый тотчас, прокусив скорлупу, шумно выпил содержимое. Утер губы и скривился от лучащегося лица Буслая.
– Ладно, – проворчал воевода, – одну пакость прощу, ступай.
– Спасибо, воевода-батюшка!
Буслай придержал коня, а воевода отъехал на несколько шагов, и сразу раздалось шумное чавканье. Гридень перемигнулся с Лютом, и его губы неудержимо расползлись до ушей. Лют покачал головой, оглянулся на возбужденный говорок.
Савка и Ждан заходящимся от волнения шепотом обсуждали увиденное. Для них сомнений, кто отец Стрыя, не было. Известно, что Волос-Змей без меры любит молоко и яйца.
Поверху зашептала листва. Лют прислушался и в сплетении шуршащих голосов смутно различил стальную нотку. Помимо воли плечи передернулись – не зря Синий лес перестал быть хожим.
Несколько раз в затылок упирался тяжелый взгляд, но стоило обернуться, и он пропадал. Заросли иногда шумели без ветра, и доносился осколком писклявый смех анчутки.
