— Она выпила настоящую кровь… Кто-то дал ей.
— Но как?! — воскликнул Канут. — Мы же договаривались, что ты подсунешь ей подделку!
— Не знаю, — выдохнул Ганимед, запрокидывая устало голову. — Я изготовил подделку, но… Кто-то подменил её во время обряда на настоящую…
Кровь Первого Великого Магистра была самой ценной реликвией Ордена. Первый Великий Магистр завещал, чтобы сразу же после наступления его смерти (необратимого анабиоза) вся кровь из его тела была спущена, высушена и сохранена для посвящения новых Великих Магистров. Тот, кто был недостоин занять этот пост, погибал от глотка напитка, получаемого путём разведения сухой крови Первого талой водой, — то есть, не выходил из анабиоза, а достойный же называться Великим Магистром пробуждался обновлённым и с удесятерённой силой.
— Неважно… Теперь уже неважно, кто и как это сделал. — Ганимед облизнул посеревшие губы и вперился взглядом в собрата. — Главное — она пришла в себя после крови Первого. И получила силу. А значит, она — наш Великий Магистр. Она… эта девчонка! — Ганимед потряс кулаками. — Просто поверить не могу, что она — достойная! Избранная!
— Значит, всё ж таки не зря у неё белые крылья, — вздохнул Канут, сцепив пальцы в замок на животе. — Такие крылья — знак Великого Магистра.
— Я знаю, — желчно прокряхтел Ганимед, ворочаясь на кушетке и подсовывая себе под спину подушки. — Знаю! Вот только Великий Магистр должен быть РОЖДЁН хищником, а она была обращена… из людей. Вот почему я не верил, что она — будущий Великий Магистр. Да никто не верил в это! А после того, как она попала в Кэльдбеорг, все только уверились в том, что Великой Госпожой ей не бывать… после такого-то! А вот на-поди… и стала. Однако, разрази её гром, как она меня унизила!
При воспоминании о пинке сапогом Ганимед болезненно поморщился и невольно потёр пострадавшее место, а Канут вдруг разразился хохотом. Его и без того маленькие поросячьи глазки превратились в еле заметные щёлочки, а пузо сотрясалось; при этом он широко разевал рот, демонстрируя небольшие и кривые, желтоватые клыки, придававшие ему сходство с кабаном. Ганимед сердито фыркнул, уязвлённый, а Канут добродушно хлопнул его по плечу и сказал:
— Можешь считать, что Госпожа почтила тебя высочайшим вниманием и благоволением своего сапога!.. Кого люблю — того и пинаю, а?..
Ганимед скривился. Он не разделял ни мнения собрата, ни его весёлости. Какая уж там любовь… А последние слова, которые Аврора отчеканила на чистейшем Языке… за такие слова брата, сестру и даже младшего магистра следовало бы обезглавить, но Ганимеду пришлось их проглотить. И они жгли ему нутро, но ничего поделать он не мог.
Глава 2. Дух Леледы
2.1. Легенда о Первом
Нет ничего прекраснее, чем ночь. Ветер свободы, обнимающий крылья, звёздное небо, раскрывающее навстречу свои сокровищницы, и живая, горячая кровь, льющаяся в горло. Настоящая охота ни с чем не сравнима, никакие доноры не заменят дрожи жертвы в руках, её предсмертного стона… стона блаженства, когда я дарю ей сладостную смерть.
Нет ничего лучше, чем одиночество. Когда никто не виснет на плече моей души, не плачет ей в жилетку, не требует выплаты каких-то долгов, не докучает вопросами и не жалуется на жестокость этого мира… жестокость Авроры.
И нет ничего слаще на свете, чем солёная горечь губ девы, плачущей в ночи. Она плачет обо мне, сожалея и сокрушаясь, что не смогла удержать меня от становления тем, кто я есть сейчас, и её печальная нежность ласкает мою холодную душу, осыпая погасшее сердце искрами своего тепла. Не плачь, дитя моё, и не сокрушайся обо мне: такова моя судьба и таково предназначение, определённое цветом моих крыльев. Мысленно целую твои губы, ибо приблизиться не смею: столь падшему тёмному существу не место возле тебя, мой светлый ангел, моя куколка.
— Ну что, нагулялась, моя госпожа? Удачной была охота?
Оскар с книгой в руках сидел на диване в библиотеке, а при моём появлении встал. В его взгляде на меня сквозило что-то вроде гордости и довольства, он смотрел на меня как на любимое детище, только что сдавшее выпускные экзамены на «отлично». Я плюхнулась в кресло, перекинув ногу через подлокотник, достала сигареты и закурила. Оскар вынул из кармана сигару:
— Тогда и я, с твоего позволения, тоже…
Я поднесла ему пламя зажигалки. Затянувшись и выпустив облачко горького дыма, он смотрел на меня с ласковым прищуром. Я сказала:
— Да, поохотилась славно. — И, усмехнувшись, добавила: — Не беспокойся, убивала в рамках авроровской идеологии.
— Я ни секунды не сомневался, моя госпожа, — улыбнулся Оскар. — Тебе это было необходимо, твоя новая сила требовала живой крови.
— Расскажи мне о Первом, — попросила я.
Он, усевшись на диван и закинув одну ногу в сверкающей лакированной туфле на другую, начал:
— Первый… Я не застал его времена, конечно: я родился много позже. Но легенды гласят, что он был светел, как ангел, и прекрасен… как Падший. «Лик светел, грозен, взгляд молнии подобен, голос что рог охотничий». Он был способен, не шевельнув и пальцем, сбить с ног быка, задушить льва, а кровь его обладала удивительными свойствами. Из неё он готовил снадобья и лечил своих подданных. В те времена хищники ещё боялись солнца, и только Первый не боялся дневного светила. Всем, кого он исцелял своей кровью, передавалась стойкость к солнечным лучам. И их дети её наследовали, и дети их детей. И мы стали таковыми, какие есть сейчас.
— Но как он лечил своей кровью, если она способна убить? — спросила я.
— Разумеется, только в чистом виде, — ответил Оскар. — В снадобья, я полагаю, она входила только как компонент, в очень малых дозах. Крыльями он обладал белоснежными, ни у кого, кроме него, таких не было. Неизвестно, сколько лет он прожил до того, как основал Орден, но у власти он был почти четыре века. Думаю, настало время тебе увидеть его, моя госпожа.
И я увидела Первого. Он всё это время находился совсем рядом, в холодном подземелье замка, куда мы с Оскаром спустились, даже не взяв с собой ничего, что могло бы осветить нам дорогу в извилистых и запутанных переходах. Оказалось, в этом не было надобности: всюду, где мы проходили, на стенах сами собой загорались факелы, дымный свет которых озарял древнюю кладку, покрытую каким-то кристаллическим налётом, поблёскивавшим подобно инею. Это было царство холода и сумрака, теней и молчания.
Мы остановились перед стеной. Оскар нажал на какой-то камень, послышался гулкий скрежет, и стена повернулась вместе с частью пола, где мы стояли. Мы оказались в небольшом зале, посередине которого в круглом пятне света стоял точно такой же каменный стол, на каком я лежала во время моего обращения в Великого. Откуда падал свет, понять с первого взгляда было невозможно… да и со второго тоже. На стенах не было факелов, это был единственный источник освещения.
