Я собирался много чего добавить, но Инна схватила моё запястье.
— Тихо! — умоляюще прошептала она.
Но я сомкнул губы секундой раньше. Я услышал.
Весьма быстрыми темпами от центрального входа в клуб сюда продвигалась тёмная масса. Не слышалось зубодробильного топота или цоканья сотен копыт. Лёгкий хруст, словно десяток ног пробирался по не слишком густому сухостою. Чем ближе приближался странный сгусток тьмы, тем громче слышалось довольное уханье, вырывавшееся из его недр.
Страшная туча и мы, стоящие посреди дорожки, как пионеры, бегущие навстречу поезду, чтобы предотвратить аварию.
Но ТАКОМУ поезду бежать навстречу мне не хотелось. Не хотелось даже бежать ОТ НЕГО. Хотелось, чтобы поезд просто исчез, и вернулась самая обычная августовская ночь. Туча приблизилась и заметно выросла в размерах. Кто бы в ней ни находился, он мог нас вот-вот заметить.
— Линяем! — грозно прошипел я, словно Инна была виновата во всех бедах, свалившихся нам на голову.
Мы тут же покинули открытое пространство и затаились в кустах. Тёмная масса прокатилась мимо, незаметно распавшись на отдельные фрагменты. Сначала я пробовал убедить себя, что это всего лишь пацаньё из старших отрядов, но глаза напрочь отказывались верить. Скособоченные толстые фигуры с клыкастыми рожами и развесистыми ушами, напоминавшими крылья летучих мышей, ещё можно было списать на подготовку к маскараду. Личины вампиров или мертвяков продают сейчас в любом магазине игрушек. Но любая мыслишка о переодеваниях тут же испугано выскакивала из головы.
От могучей поступи сотрясалась земля и дрожали звёзды. Вслед за мрачными фигурами чёрной башней древнего замка показалась каланча в два с половиной метра, укутанная в рваный балахон из мешковины. Вслед за ней катились полыхающие лиловым сиянием пузыри. Они противно колыхались, словно студень. Меж ними тянулись вереницы согбенных карликов. Из пылающей мертвенно бледным светом бойницы каланчи, замершей напротив нас, вылетел череп. Чёрный череп, пробитый на затылке. Глазницы его яростно пылали, будто он прошёл курс молодого бойца в лагере, где инструкторами работали знаменитые тыквы Хэллоуина. Череп вознёсся над страшным шествием в кровавое зарево над крышей, словно чёрная колдовская луна.
— Может быть, из-за них нам запрещают ночами бегать по лагерю? — шёпотом предположила Инна.
— Не дури! — рассердился я. Но видимо, не сдержавшись, переборщил с громкостью. На звук голоса череп повернулся и белозубо оскалился. Глазницы, переливающиеся багряным огнём, заглянули в самую глубину души. Мне даже почудилось, что в ту секунду сердце снова остановилось.
— Да ты мозгами хоть чуток поскрипи, — продолжил я еле слышно, когда последний из странных субъектов скрылся за углом клуба. — Всю первую смену народ по лагерю бегал. И ничего. И вторую тоже носились. Знаешь, Говоровская, когда начались проблемы и всё такое?
Инна не отвечала. Тогда я выждал эффектную паузу и закончил:
— В тот вечер, когда объявилась Электричка.
Гром не прогремел. Молния не сверкнула.
— Я тоже заметила, — кивнула Говоровская. — Только не думала, что злючка-директриса способна вытянуть за собой все силы ада.
— Ну, ещё не все, — скептически возразил я, представляя двухкилометровую фигуру дьявола, топчущегося вблизи клуба и старающегося не наступить на отрядные корпуса, спичечными коробками валяющиеся у его рыже-мохнатых копытистых ног.
— И надо ещё разобраться, откуда они взялись, силы эти, — твёрдо добавил мой голос, набирая непозволительную громкость. Сейчас я напоминал сказочного пионера, который никогда не верил в нечистую силу. И за это нечистая сила всегда его побаивалась и сторонилась.
Волнение растаяло. Ну, ночь. Так мало ли я по ночам бегал, пугая девчонок развевающимися простынями и накладывая толстый слой зубной пасты на рожи засонь-губошлёпов? Ну, зарево над клубом. Так не пожар ведь! Дыма нет и горелым не пахнет. Ну, сияние вокруг Электричкиной фазенды. Так оно сейчас далеко за нашими спинами. Надо верить в то, что видишь. А вижу я обычную ночь. Ведь сейчас перед глазами тишь, да благодать.
Только я себя успокоил, как раздалось знакомое уханье. Монстры обогнули клуб по периметру и снова направлялись к нам. Душа отчаянно взмолилась о помощи. Не тянул я на рыцаря. Не боялась меня нечистая сила. Наоборот, это я покрывался холодным липким потом от безудержного страха. Тоскливая боль беспомощности пронзила грудь. Смена-то только началась. Неужто весь месяц придётся прожить в компании с этими страшилами? Пока-то они мирные (ну, может, кроме красноглазого черепа). Но кто поручится за то, какими они станут через несколько дней? Может, на людей набросятся или сожрут кого втихомолку. Тут ведь не пустыня Сахара, а летний лагерь.
Знакомый черепок я узнал сразу. Он выписывал фигуры высшего пилотажа, то возносясь к скату клубной крыши, то сбивая росу с травы. Каланча в рванье пошатывалась и грозила вот-вот завалиться. Раздутый пузырь с зубастым, злобно выгнутым ртом, подскакивал баскетбольным мячом и грозно зыркал по сторонам.
Инна прижалась ко мне. Теперь она дрожала не только от холода.
— Отползаем, — приказал я с видимым облегчением. Мне и самому становилось не в меру страшновато.
— Знаешь что, — прошептал я, когда клубную крышу скрыли верхушки берёзовой рощицы, расположенной у эспланады, а за тополями показалась веранда столовой. Давай-ка мы последим за Электричкой. Дела-то не в порядке. А чем больше будем знать, тем спокойней станем спать.
Я опасался, что Инна побоится и откажется.
К моему великому удивлению Инна не отказалась.
— Заснёшь тут, — изогнув губы, прошептала она. — Когда следить начинаем? Давай днём. Днём-то не так страшно.
У военных много праздников. День артиллериста, скажем. Или день военно-морского флота. Я не слыхал только про день разведчика и про день мотострелка. Но Венька Борзов, у которого брат весной дембельнулся, сказал, что день мотострелка празднуют не раз в год, а ежемесячно, и праздник, в основном, совпадает с выдачей получки. Оставался невыведанным праздник разведслужб. Засекретили его что ли, чтобы шпиона не раскрыли, когда он в пьяном виде будет шататься по городу и орать: «Наша служба и опасна, и трудна!» Не долго думая, я перенёс день разведчика на сегодня. Поэтому и решил ознаменовать его славными свершениями, достойными лучших бойцов невидимого фронта.
Слежку за Электричкой я решил начать ещё до утренней линейки. Гречневая каша торопливо запихалась в широко открытый рот. Золотистый кирпичик масла даже не удостоился чести быть размешанным. Чай, обжигая нёбо и горло, заглотнулся в три подхода. И я ринулся к выходу из столовой.