— Натанэль!
— Да? — тот развернулся всем корпусом. Сходство с ожившей статуей усиливалось бледной кожей и светлой одеждой. И в ангаре нет ветра, чтобы шелохнуть хотя бы прическу.
— Спасибо за заботу, — Камилл передозировал язвительности, однако Натанэль кивнул на полном серьезе:
— Не за что. Хочешь, я помогу тебе обработать раны?
Камилл не успел швырнуть очередное 'нет, отстань', медлительность Натанэля оказалась обманчивой. Он уже открывал аптечку и знакомым мягким, но настойчивым жестом повернул техника к себе.
— Эй, какого… — Камилл дернулся. Прохладная мазь из аптечки приятно легла между краями дыры на комбинезоне, затянув ссадину мятным инеем.
Руки у Натанэля жесткие, странно для элитников, не ведающих физического труда. Кажется, с мозолями. Но приятно.
Камилл огрел себя личным 'хлыстом'. Мысленно.
— Все, спасибо, — попытался вывернуться. Разбить такое внимательное выражение лица Натанэля, послать все к чертям. Подумаешь, санитар отыскался!
— Подожди. Кажется, у тебя там еще… — и снова Камилл не успел освободиться из 'объятий' человека-статуи, Натанэль расстегнул комбинезон и обнажил Камилла по пояс. Тот задохнулся, сжал зубы.
'Что, нравится?'
Натанэль подался назад. Моргнул, но затем неотрывно уставился на Камилла.
'Будь ты проклят! Еще пялишься!'
Пялится… разумеется. Бесформенные, похожие на налет плесени, влажные язвы — на груди, руках. Крупная язва бледно-зеленого, точно окисленная медь, цвета раскроила левый сосок. Точилась нечистая бурая сукровица.
— Ну, полюбовался? — Камилл воспользовался замешательством. Натянул комбинезон на место. — Доволен?
— Почему ты не лечишься?
Дурацкий вопрос. Элитник издевается? Какого дьявола, что Камилл ему сделал… а впрочем, разве жертвы сделали что-то хищникам? Родились — и только. Вовремя не вывалились из инкубационной камеры.
Бешенство на вкус кислое, как протухшее молоко. Камилл по-змеиному облизал губы, изо всех сил скрывая злость.
— Это не лечится. Можно подумать, ты не знаешь!
Ага. Родился вчера, а то и в другой колонии. Камиллу как раз чуть за тридцать… пара лет и все. Крематорий в нижней части города работает исправно, хоть и выкрашен не так радужно, как остальные здания.
— Не знаю, — Натанэль приблизился. На кончиках пальцев искристо поблескивала мазь, но он не решался нанести ее на язвы Камилла. — Честное слово.
Что за вранье?
Камилл вытаращился:
— Чего-о?
— Я десять лет жил… с другими. Ну, они как мутанты или что-то вроде того.
— С выкидышами?! — Камилл хрипло рассмеялся. Эхо откинуло смех к одной стене, затем к другой, создало стереоэффект.
— Ну… вроде вы так их называете. Камилл, — Натанэль обратился по имени, и техник вздрогнул. Когда он называл себя? Или называла госпожа, а элитник запомнил? Да что ж твориться в мире… Альтаир-то раза с пятого соображает как зовут 'приятеля'! — Камилл, я не лгу, зачем мне?
Действительно. Зачем. А еще, зачем элитнику тратить время на полугнилого техника?
— Все равно. Выкидыши жрут человеческую плоть. Ты что же, невкусный? Ха! — Камилл смеялся, но одним ртом. Светло-голубые его глаза уставились в ореховые; Камилл полагал, что разбирается в людях.
И доверял… непонятно почему, но доверял Натанэлю.
— Меня украли контрабандисты из инкубатора. Их поймали и расстреляли, но я сбежал. Мне было четыре года, и я не знал, кто из всех этих людей желает мне добра, а кто зла, — Натанэль рассказывал спокойно, словно вслух читал букварь. — Я попал к мутантам… наверное, они не были голодны. Не знаю. Я стал членом стаи, хотя не мог сравниться по силе и ловкости. Меня нашли чистильщики, они вырезали всю стаю, кроме вожака. А меня забрали в лаборатории. Сначала тоже хотели убить, думали, что я заразный… Помиловали, как видишь.
Натанэль пожал плечами. Облокотился на лакированный бок мувера и обращался будто к самому себе; речь его была отрывиста и местами невнятна.
Камилл верил ему.
— Вот так дела…
— Неважно, — оборвал себя Натанэль. — Давай лучше я попробую помочь с твоей… болезнью.
Блеск мази на кончиках пальцев. Камиллу полагается вывернуться. Странный элитник — все равно один из них, все равно…
Ладонь Натанэля прикрывала пол-груди Камилла. Мазь холодная, и чудится, будто стягивает незаживающие язвы. Сама рука — теплая. Странный контраст. Хочется оттолкнуть… и не отталкивать.
Пульс стучал в висках Камилла. Часто. Словно после крутого виража на мувере, но он не двигался, наблюдал за Натанэлем, крупные ладони и губы бантиком, если приглядеться — заметен маленький V-образный шрам на подбородке.
Какого…черта. Какого черта он это делает?
Какого черта Камилл позволяет?
— Мне одиноко. Я хочу, чтобы ты был со мной, — слова Натанэля поставили точку — нет, восклицательный знак — во внутреннем монологе Камилла.
— Да зачем, идиот? — Камилл повел 'монолог' наружу. — Тебе выкидыши мозги выжрали?! На первого встречного кидаешься?
Натанэль остановился, будто в задумчивости. Рука тоже.
— Не знаю. Я тоскую по ним. Они хорошие… были. А потом я остался один.
Камилл все-таки высвободился.
— Короче, парень…. Натанэль. Иди к себе. Я не против…ха… дружить с тобой, только ты ж сам потом отвернешься. Впрочем, ладно. Иди.
— Как скажешь, — покорно. Печально.
Натанэль развернулся и покинул ангар.
*
Напряжение тянулось от хозяйки-Гвендолин, передавалось каждому, будто ветряная оспа. Проникло и на нижние уровни, к 'третьесортникам'; разумеется, подробностей там не ведали, но чувствовали кожей, нервами и пересохшей глоткой.
Что-то происходит.
Обратный отсчет. Опасность.
Время капало — тик-так, словно вода на голову приговоренного к пытке.
Эдвин с 'бандой' как с цепи сорвались. Если прежде изводили Доминика только когда уж совсем нечем заняться, то теперь точно облаву объявили. Огромные охотничьи псы во главе с маленькой злобной таксой ловили несчастного 'крысенка'.
…спрятаться-то негде.
Доминик прилежно драил полы на каком-то из средних этажей, в ручной уборке не было нужды, автоматика справлялась куда лучше, но рабам выдавали подобные поручения — чтобы не шатались уж совсем без дела. Доминика это вполне устраивало. На этажах есть камеры слежения, авось мучители и не рискнут устраивать беспорядок.
Как и все, он чего-то ждал, и ожидание было неприятным, тягуче-болезненным, точно зубная боль. Добавлялась и физическая — от неглубоких, но многочисленных ранок и синяков.
Пол в десяти комнатах и трех коридорах давно блестел, но уходить Доминик не торопился. Ничего хорошего вне 'нейтральной зоны' не ждало.
