Иеронимус обернулся. Балатро — бледный, губы дрожат.
— Простите, ваше… — пробормотал комедиант, глядя в пол.
Иеронимус смотрел на него, молчал.
— Я же не знал, что вы… — добавил Балатро и поперхнулся, смутившись самым жалким образом.
— Что случилось? — спросил, наконец, Иеронимус. Немного отодвинулся, чтобы лучше видеть лицо комедианта.
Балатро опустил голову.
— Простите, — снова сказал он. — Я не знал.
— Чего ты не знал?
Балатро неожиданно вскинул глаза и выпалил:
— Вы — Мракобес? Ведь это вы жгли еретиков в Раменсбурге и Хербертингене?
— Да, — сказал Иеронимус. — Так вы присоединитесь к нам по дороге в Страсбург?
Теперь к Страсбургу двигалась довольно пестрая толпа. В телеге вместе с механическим вертепом, лютней и кое-какими съестными припасами тряслась девица Клотильда. Арделио правил лошадью — тяжеловесным низкорослым коньком, хорошо пригодным для сельских работ, выносливым и спокойным. За телегой шли подвижники, вооруженные кто во что горазд.
Фихтеле был очень раздосадован странной бесхребетностью Иеронимуса. Порой на капеллана такое накатит, что хоть святых выноси.
А Ремедий, как водится, в рассуждения не входил. Жив — и слава Богу.
Наместник Варфоломей и Михаэль пустились в мутные дискуссии о природе вечности и спасения души. Они не понимали ни слова из того, что между ними говорилось. Лишь основополагающая идея была ясна: оба были полностью согласны друг с другом.
В миле от Айзенбаха обнаружилось, что к каравану присоединился еще один человек. Свесившись с козел, Арделио на ходу коротко переговорил с новичком, выслушал объяснения, кивнул и больше ни о чем не спрашивал. По словам этого человека, он торопился в Страсбург, но боялся предпринимать столь опасное путешествие в одиночку, а нанять охрану денег не имел.
Это был совсем молодой человек с большими, широко расставленными глазами. Довольно смазливый, если бы не мрачноватое выражение лица. Это красивое и вместе с тем печальное лицо имело в себе нечто неотразимое для чувствительной Клотильды. Девица тут же высунулась из телеги и принялась строить ему глазки.
Что до молодого человека, то он удостоил ее лишь беглым взглядом и принялся озираться вокруг, словно выискивая кого-то в толпе. Если кто-то и привлекал его здесь, то отнюдь не девица.
Клотильда не обиделась. Спряталась в телеге, взялась за лютню. Не тот, так другой. Завтра будет новый день, только и всего.
В эту ночь остановились на ночлег в лесу, отойдя от большой дороги на четверть мили. Поставили телегу так, чтобы с дороги не углядели, развели костер побольше. Арделио браконьерским манером подстрелил двух уток. Клотильда ловко ощипала и сварила добычу, а после все сидели вокруг огня и жевали темное жесткое мясо.
Ремедий согрелся, разнежился. Иногда ему начинало казаться, что не было всех этих лет, проведенных рядом с Иеронимусом. Что все еще служит под началом рыжего Агильберта, который продал душу дьяволу. Лица вокруг были другие — не те, что окружали его в Своре Пропащих. Но похожи. Да вот и Фихтеле рядом, этот-то служил с Агильбертом, хоть и присоединился к Своре позднее. А вон еще одно лицо — тоже из тех лет…
Ремедий вздрогнул. Блаженная тупость отступила, мгновенно сменилась тревогой. Напротив него, в тени, действительно мелькнул кто-то знакомый.
Ремедий прищурился, пытаясь разглядеть этого человека. Давно забытого. Так забывают лица умерших — за ненадобностью. Тот зашевелился, поерзал, опустил голову — видно, не хотел, чтобы Ремедий его увидел. Кому понравится, когда вот так тебя разглядывают. И Ремедий выбросил незнакомца из головы. Мало ли кто на кого похож.
Девица Клотильда дернула его за рукав, показала украдкой колоду.
— Эй, монашек, — позвала.
Смешное в ее устах прозвище — Monchen — если учесть, что Ремедий мог переломить девушке спину одним ударом кулака.
Ремедий улыбнулся. Когда он был ландскнехтом, такие девицы называли его «солдатик».
— Сыграем?
— Я плохо играю, — сказал он.
Клотильда засмеялась.
— Этого-то мне и надо. Проиграй мне, монашек.
Он хмыкнул в ответ и пересел поближе. Карты замелькали в руках Клотильды — синее, красное, золотое, белое, грехи, добродетели, слабости людские и сильные стороны, любовь и смерть, жизнь и молитвенный экстаз, ад и рай — огрубевшие руки актерки тасовали их так и эдак. Ремедий брал из ее пальцев то одну, то другую карту, рассматривал. Дольше других держал перед глазами одну, жутковатую: скелет с косой ведет за руку монаха, за рясу монаха цепляется девица, за девицей — торговец. Живая цепь терялась за горизонтом.
Клотильда отобрала у него карту, недовольная тем, что мешает играть.
— Путь неблизкий, еще наглядишься, надоест, — сказала она.
Но Ремедий не сразу выпустил карту.
— А как она называется?
— «Смерть», конечно. Видел когда-нибудь Пляску Смерти?
Ремедий кивнул.
— Я видел смерть, — сказал он простодушно.
Клотильда хмыкнула.
— Кто ж ее не видел, дружок.
— А какая карта бьет «Смерть»?
Актерка выбрала из колоды другую — обнаженная женская фигура, окруженная венком.
— «Вечная жизнь», конечно.
Ремедий повертел перед глазами «Вечную жизнь». Девица на карте была очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о Рехильде Ремедий перешел к другой:
— Странная у тебя колода. Этими картами только играют?
— Не только, — сердито сказала Клотильда. — Иногда гадают. Но очень редко.
Ремедий смотрел на нее, шевелил губами — думал.
Клотильда склонила голову набок.
— Ты из профессионального интереса спрашиваешь?
— Что? — Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами.
— Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство целую толпу женщин, — пояснила Клотильда. Пристально посмотрела на него. — Это правда, монашек?
— Да, — сказал Ремедий. — А почему ты испугалась?
— Я вовсе не испугалась, — сердито заявила Клотильда. — Гадание на картах — колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда.
Ремедий сказал:
— Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей.
— Да ладно тебе… — Клотильда махнула рукой, отметая все сомнения. — Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.
— Почему?
— Потому что сбывается.
— А если выпадает «Смерть», значит, человек скоро умрет?
— Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует. Знаешь, какой стих подписан к этой карте? — Она снова вытащила из колоды «Смерть» и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам на ленте, обвивающей картинку: «Ich bin Auferstehung und Leben».
Ремедий нахмурил лоб.
— Это из Писания. А почему не по-латыни?
