тут нет ее матери, может, рассказала бы чего…»
— Я ей говорил, — отвлек от размышлений Ноденс, — только Бенни упрямая девочка. Сильно расстроилась?
Румпель кивнул, но любопытство все же взяло верх.
— Ты так спокойно принимаешь свою смерть?
Сид благодушно ухмыльнулся, оперся локтями о столешницу и положил подбородок на сцепленные пальцы рук.
— Это моя цена и она не велика, учитывая, что дети богини Дану бессмертны, — произнес он, пристально глядя Румпелю в глаза. И маг впервые осознал, насколько сид стар. Понял, что ему намного больше тех пятисот лет, о которых говорилось в хрониках. С прекрасного утонченного лица на него глядела вечность.
— Но вас можно убить, – Румпель пытался понять, к чему клонит правитель. Людей маг привык читать с полувзгляда, но с сидом приходилось быть начеку пока не придет понимание, какую сеть он плетет, и что за роль уготована ему. Помощника? Наживки? Добычи. — Тяжело, не спорю, но не невозможно. Та же Кайлех была проткнута моим мечом насквозь, хоть и успела подменить свое тело на кабанье, а дух увести в холмы.
Ноденс хотел было что-то сказать, но оборвал сам себя на середине мысли и удивленно спросил:
— А что стало с тем кабаном? Надеюсь, это не его мы нынче делили?
— Нет. Его забрал мой брат. Думаю, на столе Гарольда тот и нашел свой покой.
— Как интересно…— Ноденс потер тонкими пальцами подбородок. — Ладно, не о том сейчас речь. Туаты бессмертны и не потому, что нас сложно убить или потому, что мы можем воскрешать павших в бою, если тело не начало тлеть. Не смотри на меня так: тот источник, что засыпал твой отец, хоть был самым большим, но далеко не единственным. Да и природа восстанавливается, если ей не мешать. Но я о другом. Для нас не существует смерти, а лишь потеря оболочки. Мы можем лишиться тела, стать облаком, дождем, личинкой и возродиться вновь. Кто-то помнит свои прошлые жизни, кто-то нет, но сути это не меняет.
— Как-то я привык в иное верить и жить здесь и сейчас, не ожидая других попыток.
Ноденс вдруг улыбнулся широко, искренне, мягко. Прозрачное лицо его словно наполнилось внутренним светом.
— Это мне и нравится в людях. Этого и не хватает туатам. Ты видел среди нас детей? Нет. Потому что с каждым годом, с каждым столетием возрождаться стихиями, силами природы становится проще. Мы знаем, что смерти нет, и делаемся аморфными, инертными, в результате перестаем перерождаться, как положено. За последнее столетие погибло около тысячи, а родилось меньше десятка туатов…Это я считаю вместе с тобой и моей Эйнслин.
Имя засело в памяти и принялось царапать сознание раскаленным гвоздем: где-то Румпель его слышал. Даже нет, не так. Он сам некогда произносил его.
Ноденс продолжал:
— Я даже посчитал твою мать, возродившуюся в человеческом теле.
— Кам жива?! – Румпель воскликнул это так, что Кайлех на другом конце стола подскочила с места.
— Ты не узнал ее? – Ноденс удивленно прищурился и тут же торопливо отмахнулся: — Не бери в голову. Ей все равно не снять твоего проклятия. Тем более она отбыла на север. Так вот нет печали в том, чтобы умереть. А не суметь вырваться из круга, навсегда остаться болотным огнем, грозовой тучей или жуком – вот это страшно.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Затем, что я в третий раз тебя спрашиваю: для чего ты пришел в Холмы?
— Гарольд решил вырубить Бернамский лес. – И снова вышло громче, чем нужно. Многие туаты стали подходить или подсаживаться поближе, переключая внимание с баллады на разговор двух мужей. Ноденс нахмурился. Кустистые брови сомкнулись на переносице и позеленели. Из волос вновь полезли ветвистые рога.
— Это повод, юный туат де Даннан, – прошипел он. — Какова причина?
Румпель открыл было рот, но резкие слова так и застряли в горле. На плечи легли тонкие, холодные девичьи руки. Маг медленно обернулся.
За спиной стояла Кайлех. Неимоверно красивая, иссиня-белая, словно вылепленная из снега. Ее алые губы дрогнули, угольные ресницы затрепетали, а пальцы потянулись к жемчужной нитке бус.
— Я подошла поздороваться…и поздравить тебя, брат. Ты достойно сражался, — еле слышно произнесла она, нервно теребя изящное украшение. — Мне жаль, что все так вышло… Сейчас, конечно, не время, но подходящего времени может не настать, да и неподходящее имеет свойство заканчиваться.
С этими словами сида сорвала с шеи нитку бус и кинула ее перед собой. Жемчужины брызнули во все стороны и застучали по полу барабанной дробью. Ноденс взвился, роняя кресло, и замер, не способный сдвинуться с места. Каждый в зале, кто увидел то, как скачут сияющие слезы моря, застыл ледяной статуей.
Румпель смотрел, как нутро холма покрывается льдом: стекленеет пол, индевеют стены, превращается в снежные сугробы мох. Сам маг чувствовал, что холод растекается по венам, доходит до горла и, обжегшись о трехлепестковую застежку, шипя, сползает вниз. Румпель попытался дотянуться до меча, но руки не пожелали подчиняться, пальцы онемели, и не способны были даже руну начертить на поверхности стола, не то, что сжать рукоять оружия.
Кайлех, острозубо скалясь, обвела взглядом зал. Остановилась на брате и склонила голову на бок.
— А ты силен, человеческий выкормыш, ну ничего, я с удовольствием, по праву старшей в роду выпью твою силу… а вместе с ней и жизнь.
Румпель с трудом начал поднимать руку. Сдернуть капюшон, и его проклятье хоть раз послужит во благо.
— Э-нет, — Кайлех заметила движение, – Знаешь, мне всегда было любопытно, каким уродцем сделала тебя мать. Думаю, невероятным, — сида приблизилась вплотную. Разломала между пальцев жемчужину, растерла ее в порошок и подула в лицо. Маг почувствовал, как что-то холодное прилипает к коже.
— Вот теперь можно и продолжить, — Кайлех сдернула капюшон и, любуясь искристой, текучей, словно ртуть, полумаской, продолжила: – Точно урод. От твоего вида молоко должно в кувшинах киснуть. Даа, матушка знала толк в проклятьях. Кстати, ты не знаешь, что этот рогатый говорил? Кам переродилась? Так быстро? Почему тогда она не нашла меня?.. А, впрочем, неважно. Она погибла напрасно, этот лесной царек обманул нас! – Кайлех подошла к Ноденсу и провела удлинившимся когтем по его щеке. — Хотя что ждать от труса и предателя? Говорят, бабушка
