Рощезвон замолчал и, вытерев лоб рукавом мантии, тряхнул своей белой гривой. Свою речь он произносил с закрытыми глазами; он чувствовал в себе какую-то сказочную силу. Он знал – хотя и не видел этого, – что Ирма не сводит с него глаз. Он слышал, как тихо и тактично расходятся по углам Профессоры. Ему казалось, что говорит не он, а кто-то другой.
Какой удивительный инструмент – человеческий голос, подумал он, какой прекрасный голос – глубокий, звучный. На мгновение он вообразил, что слышит чей-то чужой голос, а не свой. В моей натуре есть нечто скромное и застенчивое, решил Рощезвон, и время от времени эта скромность и застенчивость проявляется в моих поступках.
Но мысли эти были мимолетны. Главное – это то, что он находится рядом с женщиной, руки которой он будет добиваться, проявляя всю хитрость и весь опыт старости и соединяя их с буйством и настойчивостью молодости.
«Клянусь Богом, – воскликнул он, но бесшумно, про себя, и внутри него это восклицание прозвучало оглушающе громко, – клянусь Богом, я всем им покажу, как это делается! Две ноги, две руки, два глаза, две ягодицы, два яичка, один рот, одно тело, один живот, один пенис, один хребет, сердце, легкие, кишки – все это у меня есть! И да поможет мне Бог в моих усилиях!»
Рощезвон поднял тяжелые веки и, глядя сквозь бледные ресницы, встретился со взглядом Ирмы, таким жгучим и призывным – о, она превратилась в настоящий суккуб! – что, казалось, он разрушит мрамор ее лица.
Рощезвон огляделся. Профессоры тактично – настолько тактично, что это уже казалось бестактностью, – отошли в сторонку и собрались в группки. Они обменивались ничего не значащими тихими фразами, словно актеры, стоящие в глубине сцены и создающие фон для двух ведущих персонажей.
– … восковая фигура жирафы, разрезанная вдоль… – бормотал Пламяммул.
– … это совершенно невозможно, – говорил Призмкарп, – я стыжусь тебя, кусок гнилого окорока!.
– … конечно. Я что, разве овощ? Я знавал и лучшие дни… – доносилось печальное бормотание Срезоцвета.
– … как это доказано у феоретика, в его диатрибе против использования – шептал Шерсткот.
– Что? Что там сказал этот старый козел? – бубнил Опус Крюк.
– … когда-то я коллекционировал бабочек. Это было очень давно, там, где летают бабочки, там, где текут реки, – слышался чей-то печальный голос.
– … хватит, садись!
И кто-то отправился искать стул.
Распрямившись и приняв вид человека, который является хозяином любого положения, Рощезвон запахнулся мантией и, перекинув ее через плечо, словно она была тогой, отступил на шаг и обозрел человека, распростертого у его ног. Отходя, он наступил бы на ногу Доктора Хламслива, если бы тот не успел вовремя резким прыжком отскочить в сторону.
Доктор, который выходил на несколько минут из гостиной, только что возвратился и уже собирался заняться лежащим на полу Профессором, когда Рощезвон сделал свой неосторожный шаг назад. Дальнейшая задержка произошла из-за того, что Глава Школы заговорил снова.
– Глубокоуважаемая госпожа! – Львиногривый старик явно не знал, что же ему хочется выразить, и речь его стала спотыкающейся и бессвязной. – Человеческое тепло – это все… Нет, все же не все… но многое… То, что один из моих коллег вызвал ваше… да, то, что произошло… как холодные глыбы льда… как горячие угли… И почему же это произошло? Потому что я недостаточно наставлял его, недостаточно воспитывал его, недостаточно разъяснял правила хорошего тона, соблюдаемые в приличном обществе… Черт подери! Я сейчас позабочусь, чтобы его отсюда удалили.
И громким голосом он обратился к Профессорам:
– Господа! Я буду вам весьма признателен, если двое из вас поднимут вашего находящегося в бессознательном состоянии коллегу с пола и отнесут его домой. Ну, кто возьмется за это? Может быть, вы, Профессор Шерсткот? И Профессор… – Нет, нет, я этого не позволю!
Это вскричала Ирма. Она шагнула вперед и, сцепив пальцы, подняла руки к подбородку.
– Господин Рощезвон, – прошептала Ирма, – я внимательно выслушала вас. И то, что вы сказали, было великолепно. Просто великолепно! Когда вы говорили о «человеческом тепле», я поняла вас. Хотя я и просто женщина, да, просто женщина…
Ирма нервно оглянулась вокруг, словно боялась, что зашла слишком далеко.
– Но когда, господин Рощезвон, я услышала, что вы, идя наперекор своим же словам, захотели удалить отсюда этого господина, – Ирма быстро взглянула на Врода, лежащего все в той же растопыренной позе, – тогда я решила, воспользовавшись правом хозяйки, попросить вас как своего гостя изменить решение. Я не потерплю, уважаемый господин Рощезвон, чтобы потом говорили, что из моей гостиной вынесли, к его стыду, этого господина. Пускай его посадят на стул где-нибудь в укромном уголке. Пускай ему дадут вина и пирожных, все, что ему захочется, и когда он окончательно придет в себя, пускай присоединится к своим друзьям. Он почтил меня – я повторяю, он почтил меня своим…
И в этот момент Ирма увидела своего брата. И она бросилась к нему.
– О, Альфред, ведь я правильно все сказала? Человеческое тепло – это ведь самое главное, правда?
Хламслив внимательно посмотрел на лицо своей сестры. На нем было написано выражение, выдававшее ее беспокойство, ее возбуждение; и – как это ни невероятно – оно светилось от нарождающейся любви. Боже, лишь бы ее не постигло разочарование, подумал Хламслив. Это убило бы ее. У него, правда, промелькнула мысль о том, насколько проще его жизнь была бы без нее, но он немедленно отогнал от себя гадкую мысль и, поднявшись на цыпочки и сцепив за спиной руки, словно голубь, выставил вперед грудь. О, эта узкая грудь, облаченная в белоснежную рубашку и безукоризненный бархатный пиджак!
– Является ли «человеческое тепло» самым главным или нет, сказать трудно, но тем не менее очень уютно и утешительно, когда оно присутствует. Однако хочу отметить, моя дражайшая сестра, что теплота может вызвать спертость воздуха и недостаток кислорода… Но как бы там ни было, мне как врачу кажется, что следует заняться этим воином, распростертым у твоих ног. Нам нужно его осмотреть, взглянуть, все ли с ним в порядке, как вы считаете, господин Рощезвон? Клянусь всем тем, что свято в моей странной профессии, мы должны…
– Но он ни в коем случае не должен покидать нашей гостиной! Ни в коем случае! Он наш гость! Альфред, помни об этом!
Прежде чем Доктор успел что-либо ответить, Глава Школы поспешно вмешался в разговор:
– Вы поставили меня на место, госпожа Ирма! Сказав эти простые слова, Рощезвон склонил голову.
– А вы, – прошептала Ирма, густо заливаясь краской, – вы возвысили меня.
