И еще немало обидных слов слетело с его языка, но Эйрар был уверен, что серьезной ссоры не вспыхнет. Герцог был слишком хмелен и весел и попросту упивался своей победой и своим Висто — куда уж тут ссориться. Эйрар выбрался из-за стола и бочком скользнул к двери, спеша на ночное свидание, что обещала ему любимая. Эвадне скривила губы, провожая его злым, насмешливым взглядом. Их глаза встретились, и он понял: издевка относилась вовсе не к его уходу, Эвадне как будто желала сказать ему: «Вот тебе снова
— Бриелла либо Каррена!» Ибо герцог Микалегон, привыкший пиратствовать, воевал, по большому счету, бездарно. Опрокинув врага, следовало бы гнать его, не давая опомниться от поражения. А он наотрез отказался от предложения устроить набег на Джентебби или Наарос и тем не дать валькингам вновь собрать силы в кулак…
Эйрар не переставал думать об этом, даже когда увидел Ее. Он так и сказал:
— Тебя учили править — ответь же мне, есть ли средство принудить людей сообща трудиться? Кроме кнута?..
Аргира засмеялась:
— И ты туда же — в политику?
Он объяснил ей, в чем дело, умолчав лишь, что эту задачу впервые подкинула ему Эвадне — а почему умолчал, и сам не мог бы толком сказать.
— Боюсь, я мало чем смогу помочь твоему затруднению, — отвечала Аргира.
— В Стассии, во дворце, полагают, что от всех бед есть одно средство — Колодец. И правда, лишь Колодец поддерживает мир между Империей и язычниками Дзика — самыми лютыми воинами, какие только есть в мире. Бриелла или Каррена? Я не знаю, но думаю, что, кроме этих двух, есть и иные способы примирить людей. Например, наша Империя… да ведь и у вас, дейлкарлов, говорят, есть свой какой-то порядок: рыбаки Джентебби избирают Загребных, охотники огаланга — Лесничих.
— Да, все так, но Мелибоэ — он ведь философ, ему, верно, видней — утверждает, что в конечном счете всегда получается то же самое: Бриелла или Каррена.
— Возможно, он прав… Но хочешь, скажу, какой изъян у Бриеллы?
— Что они не дают жить по-людски никому, кроме чистокровных валькингов? Против этого мы и воюем: меня, например, выгнали за долги с наследной земли…
— Нет, я совсем не о том… Не кажется ли тебе странным — тебе, изгнанному из дому, изведавшему унижение, тебе, готовому воевать с ними до смерти — не кажется ли тебе странным, что ты не видишь недостатка в этой их системе с мнением большинства?
— Суди обо мне как хочешь, — сказал Эйрар, — но я… и вправду не вижу.
— А может быть, — продолжала Аргира, — его действительно нет? Когда я жила в Скроби ребенком, нас учили прясть. Я помню — нити все время перекручивались и рвались. Я просила матушку Валану объяснить, что же я делаю не так, и она, поглядев, отвечала: «Все правильно, деточка; просто у тебя нынче неправильное настроение». Вот я и думаю: законы можно менять, но сами-то валькинги и карренцы от этого не изменятся. Так, может, дело не столько в законах, сколько… в характере народа? В его внутреннем духе?
— Аргира! — окликнул звонкий, ясный голос, голос старшей принцессы, Аурии. Было темно, но от Эйрара не укрылся ледяной взгляд, которым она его наградила. — Никак ты пытаешься завладеть наградой, не уплатив цену? — продолжала она. — Ты полагаешь, что твое поведение благородно? Неужели ты, господин чародей, не мог подыскать лучшей мишени для своих приворотных заклятий, чем наша несмышленая девочка, которую стоит только погладить, и она уже готова мурлыкать, точно котенок? Попробуй-ка лучше заколдовать графа Валька, когда он явится сюда с флотом Двенадцати Городов…
Какое-то время Эйрар ошарашенно молчал, потом уловил взгляд Аргиры, исполненный ожидания, и с отчаянием понял: вот он, миг перелома. Если теперь он не отстоит свою любовь, другого случая может и не представиться.
— Да не творю я никаких заклинаний! — с мукой сердечной вырвалось у него. — И что плохого, любезная госпожа, что мы стоим здесь вместе и разговариваем? Знайте, что я люблю ее и буду любить, хотя бы рухнули все империи мира! Или вы хотите принудить меня отступиться от моей любви за то, что я не пожелал отступиться от Дейларны? Хотите разбить наше счастье?..
— Я пила из Колодца, сестра, — сказала Аргира. — И ты прекрасно знаешь, что магия бессильна против меня — и всегда будет бессильна.
Старшая принцесса лишь фыркнула.
— Красивый жест, господин Эйрар! Поистине, тебе самое место в труппе бродячих фигляров. Не забывай, что перед тобой — дочь императора. Города запылают и страны опустеют, если она сделает неверный выбор… по любви там или не по любви. Что значит ваше жалкое счастье, когда речь идет о судьбах тысяч людей? И не перебивать, когда я говорю!.. Я знаю, что ты хочешь сказать: отречься от наследования, не так ли? Нет, сколько ни отрекайся, ей не изменить ни своего рождения, ни крови, текущей по жилам. Ты хочешь, чтобы ее замучили на колесе, расчищая кому-то другому путь наверх, к трону — и только из-за того, что ей однажды взбрело в голову поиграть в любовь… с глупым мальчишкой! С предводителем двадцати бродяг, а не армии в двадцать тысяч копий!
…Оставшись один, Эйрар погрузился в горестные размышления. Мог ли он предположить, что высокомерная Аурия способна нанести столь беспощадный удар? Но если так, значит, даже Аурарий — Смазливчик, как называл его герцог — быть может, даже Аурарий еще хранил в себе толику железной крови древнего Аргименеса?.. О смысле слов Аурии Эйрар старался не думать: нет, нет, не могло того быть, чтобы она оказалась права, в ее доводах была некая червоточина, — вот если бы ему удалось ее отыскать…
Размышляя таким образом, Эйрар пересек крепостной двор, направляясь к жилищу Мелибоэ и думая обратиться за утешением к его философии — хотя надежда, признаться, была невелика: его не окажется на месте, он будет занят или вообще не пожелает говорить…
Отнюдь: волшебник был дома и, стоя в дверях, беседовал с Поэ Глупцом. Казалось, он немало обрадовался появлению Эйрара. Поздоровавшись, он провел его в дом, где на столе над разложенным свитком горела пара свечей, усадил его и стал ждать, чтобы тот заговорил. Но Эйрар молчал, и чародею пришлось первым нарушить тишину:
— Я полагаю, юноша, ты явился сюда не ради моих прекрасных глаз, ибо в шатрах танцовщиц можно найти куда более привлекательные…
— Да нет, я… — встрепенулся Эйрар и вновь смолк, не зная, с чего начать.
— Хорошо, шутки в сторону. Выглядишь ты, мой милый, точно солдат, вернувшийся из проигранного сражения. Что, пытался завоевать любовь высокородной девицы, а она обошлась с тобой столь же неласково, как и со Стенофоном Пермандосским?.. Хотя нет; вижу, что нет. По-видимому, тебе досталось от ее сестрицы, что так хотела видеть тебя союзником Валька…
