У ступеней собора Адель ждал отец — барон Соммерсби, сестра Бернадетта в изумрудном платье, две маленькие девочки в белоснежных платьицасущие ангелочки, чтобы нести длинный шлейф невесты.
Не дожидаясь Адель, я вошел в собор и остановился только у алтаря. Гости приветствовали меня стоя, и я прошел через этот строй, через взгляды сотен глаз.
У алтаря меня ждал отец Симон, епископ Корнхоллский, в парадном облачении.
Я поцеловал его сухую белую руку и получил благословение. Оба епископа, Иоанн и Иаков, тоже присутствовали здесь, сидя на парадных местах, в высоченных тиарах с резными посохами в руках.
Барон Соммерсби вел дочь к алтарю медленно, неторопливо, явно наслаждаясь этой процедурой. Я смотрел на него и думал о том, что же мне сделать с этим старым негодяем. Сэмми представил мне целую кипу документов о моем тесте.
Барон был игрок и очень азартный. Он проиграл жену и дочерей, и не его вина, что младшую — Бернадетту я извлек прямо с отходившего корабля, а Адель не мучилась до сих пор в стенах монастыря. Он не мог проиграть свое поместье и земли вокруг, так как они принадлежали семейству его жены. Но все остальное он спускал в игорных домах Хагерти, долю в которых имел епископ Иоанн. Я уверен — отдай я своему тестю все сокровища Драконьего зуба — он и их бы проиграл быстро и легко.
Сэмми предлагал организовать барону несчастный случай на охоте, и я уже начинал мысленно обдумывать такой вариант.
Церемония венчания прошла быстро, но все эти ритуалы с чтением молитв здорово утомляли. Я смотрел на статую богоматери в алтаре и думал, почему я не ощущаю божественного присутствия, влияния, любого воздействия на мою жизнь.
Я мог говорить с духами вод. Они были реальны. Был ли реален Единый бог?
Наконец мы с Адель могли поменяться тремя кольцами. «Во имя Отца, Сына и Святого Духа!»
Моя вновь испеченная жена приподняла вуаль, и я поцеловал ее в губы. Зеленые распахнутые глаза сияли совсем близко. «Теперь ты мой и только мой» вот что я прочитал в них. Как же ты еще наивна, Адель!
«Я одолжу тебя на время» вспомнил я слова сестры «Все равно ты мой был и будешь!»
Я улыбался Адель, но сердце сжималось от тоски. Мне плохо без тебя, Сью!
Названивали колокола. Приветственные крики слились в какофонию.
Мы стояли рука об руку на виду у всего города. Но потом два рослых горца горстями начали бросать в толпу серебряные талеры, и тут уж про меня и Адель горожане забыли. Началась свалка за серебро. Пять тысяч талеров улетели в толпу.
Весь двор корнхоллского замка превратился в огромный пиршественный зал.
Над двором были протянуты полотнища разноцветного шелка, чтобы укрыть пирующих от солнечных лучей.
Столы были сервированы серебряной посудой. Городская верхушка, аристократы и вожди горских кланов жрали и пили буквально в три горла. Слуги сбивались с ног, разнося мясо, закуски и вино.
Мы с Адель сидели во главе стола. Мы только пригубили вина и почти ничего не ели. Мы терпели этот шум, вопли, поздравления и ждали вечера.
— Этот тесный костюм доведет меня до истерики — наклонившись к жене, пожаловался я.
— Тебя не затянули в корсет, в отличие от меня!
Я обнял ее за талию. Она была твердой как ствол дерева.
— Еще полчаса и идем переодеваться!
На городской площади были тоже устроены столы. Цеха хлебопеков и мясников выставили угощение за мой счет конечно. Бочки с элем и вином выкатывались без счета.
Корнхолл пьянствовал и обжирался.
Сопровождаемые игриво настроенными гостями, из тех, кто еще стоял на ногах, мы вышли из‑за стола и поднялись в нашу спальню. Здесь у двери стояли четыре горца с алебардами, и они пресекли попытки гостей войти в спальню и понаблюдать за брачной ночью. Была такая традиция на юге королевства.
Я помог Адель освободиться от тесного корсета и от платья. В одной длинной сорочке ниже колен она упала на постель и застонала.
— Я так устала, мой муж! Я не способна даже пошевелить мизинцем!
Она, конечно же, лгала. Когда, сняв всю одежду, я приблизился постели, она уже сбросила сорочку и ждала меня, укрывшись перинкой до подбородка.
О, она смогла шевелить не только мизинцем! Ее восторженные крики были, я думаю, хорошо слышны горцам за дверью.
Переодевшись в новую, но более свободную одежду, мы решили вернуться к гостям, но предварительно я, уколов палец кинжалом, уронил несколько капель крови на простыню.
— Не будем нарушать традиции, дорогая! Пусть увидят, что ты только что лишилась девственности.
Адель взяла мой пострадавший палец и засунула в свой рот. Ее нежный язычок шустро обработал рану.
— Видишь, уже нет крови!
Вечером в большом зале первого этажа начались танцы. Адель порхала как мотылек, меняя партнеров. Каждый кавалер считал своим долгом станцевать хоть один танец, но с моей молодой женой. Ее лицо светилось. Изумрудные глаза щурились, как у довольной кошки.
Молодые дамы выбирали меня, так что с Адель мне станцевать так и не пришлось.
Один из танцев моей партнершей оказалась сестра Адель, белокурая Бернадетта.
— Лорд Грегори, я теперь с вашего соизволения буду звать вас своим братом?
— Хорошо, сестра!
Мы весело кружились с нею в танце. Изумрудные серьги в ее ушах опять напомнили мне о Сью. Она была очень похожа на Адель, такие же зеленые глаза, почти такое же лицо, только нос чуть длиннее.
— Мой брат опечален? Почему?
— Жаль, что я не могу жениться на двух сестрах одновременно!
Она весело засмеялась, откинув голову. Под белой кожей на шее билась жилка.
Бернадетта в перерыве между танцами принесла лютню и запела. Молодые дворяне окружали ее полукольцом. Но она пела для меня и смотрела только на меня. У нее оказался приятный волнующий голос.
Полночный час угрюм и тих
Лишь гром гремит порой,
Я у дверей стою твоих
Лорд Грегори, открой!
Я не могу вернуться вновь
Домой к семье своей.
И если спит в тебе любовь
Меня хоть пожалей!
Ты помнишь лес на склоне гор?
Где волю я дала
Любви, с которой долгий спор
В душе своей вела.
Ты небом клялся мне не раз
Что будешь ты моим!
Что договор связавший нас
Вовеки не рушим!
Но тот не помнит прежних дней
Чье сердце из кремня!
Так пусть же у твоих дверей
Гроза убьет меня!
О, небо, смерть мне подари!
Я вечным сном усну,
У двери лорда Грегори
Простив его вину….
Буря восторга, аплодисменты. Девушки целовали Бернадетту в щеки, а юноши целовали ее руки. Но она улыбалась только мне.