– Последний? – объявил он Фьяметта подошла к нему. Попятившись, он закрыл чугунную дверцу, через которую накладывал слитки и поленья. Тыльной стороной грязной ладони он отбросил волосы с глаз. Он был большой, теплый, синие глаза сияли. Даже нелепо короткая туника, открывавшая его голые икры, не придавала ему смешного вида.
Его могут сжечь за это. Из-за нее. Но тут было и что-то, не имеющее отношения к Ферранте. Она ощущала силу искусства, необоримо рвущуюся наружу, решимость завершить. Случались дни, когда она ненавидела отца, пожирающего не только себя, но и других во имя этой решимости. И ей совсем не понравилось обнаружить в себе то, что она ненавидела в огне.
– Тебе страшно? – спросила она Тейра.
– Нет. Да. Страшно, что я могу погубить эти прекрасные приготовления. Ведь даже горн – произведение искусства. Неудивительно, что ею дух медлил тут, лишенный жизни, когда подобное близилось к завершению. Еще чудо, что он не стонет в этом дворе. Если мне удастся, твой батюшка получит выкуп за невесту, достойный тебя, и к черту сына бедного рудокопа!
«Нет!»
– Тейр, ты понимаешь, я ведь не знаю, что сделается со статуей, когда заклятие утратит силу.
«И с Ури тоже».
– С медным зайчиком ничего не случилось, ты сама говорила. Она будет великолепной, вот увидишь! – Он помолчал. – Можно разжечь огонь.
– Это моя работа. – Фьяметта повеселела от приятного воспоминания, – Я всегда все разжигала для батюшки.
Они на миг взялись за руки, потом Тейр отступил, Фьяметта закрыла глаза. «Для вас, батюшка!» И для аббата Монреале, и Асканио, и его матушки, и бедных сеньора Пия и дамы Пии, и Тича, и Руберты, и ее племянницы, и дамы без имени. Для всей Монтефольи…
– Пиро!
В горне взревело пламя, затем рев перешел в басистое шипение. Тейр взялся за одни мехи, а по ту сторону улья Тич встал ко вторым. В укромном месте под галереей сидела безымянная дама, с интересом следя за происходящим. Всколыхнувшееся в горне пламя вызвало ответный одобрительный блеск в ее глазах. Она запахнула в свой плащ кобольда – одного из примостившейся у ее ног кучки – и он с обожанием поднял к ней морщинистое лицо. В сумерках можно было почти убедить себя, что это дети. Почти.
Несколько искр поднялось на волне жара из отверстий горна, но дыма почти не было. Дрова горели жарко, звонко, чисто, как и полагалось. И… и не очень заметно, тихо надеялась Фьяметта. «Но лучше нам не мешкать!» Она позвала на помощь Руберту, и вместе они принесли носилки с телом Ури в сумрак двора. Отблесков горна было достаточно, чтобы не спотыкаться, но для дальнейшего она велела Руберте посветить ей фонарем.
– Я могу начертить фигуру и разложить символы, а потом отдохнуть, пока будет плавиться бронза. Только нам всем надо будет следить, чтобы не наступить на линии. Я начерчу их так близко к носилкам и яме и так плотно, как сумею. Свети ровнее, чтобы я могла вести непрерывную линию.
– А где мел, деточка?
– В этом заклинании мел не применяется. – Фьяметта опустилась на колени и достала из корзинки с инструментами и различными предметами, которые собрала заранее, острый ножичек. Потом закатала правый рукав и отогнула ладонь, выставляя запястье. Поглядела на свои вены и ойкнула.
Руберта испуганно прижала пальцы к губам и посоветовала слабым голосом:
– Вдоль сухожилий, голубка, а не поперек. То есть если хочешь и после писать и заниматься рукоделием.
– Э… правильно. Хорошая мысль. Спасибо.
Вот это было трудно! «А ты думай, что так готовишься рожать!» Линии надо было чертить собственной кровью мага. Ничья другая не годилась. Ей следовало отдать должное отцу: нелегкий способ! Она вонзила острие в кожу и провела им по своей плоти. Ей пришлось повторить это, прежде чем кровь потекла достаточно обильно, чтобы ее хватило на все линии, чертить которые нужно было указательным пальцем. Она очистила свои мысли, подошла к носилкам и начала. К тому времени, когда она, шепча формулы, завершила полный круг, в голове у нее был туман. Еще одна трудность с соразмерностью. Она перестала надавливать на руку, и кровь перестала сочиться. Лучше посидеть немножко на земле.
– Уже расплавилась? – прохрипел Тич, почти повисая на мехах – Пора добавлять олово?
– Куда там! – Тейр высунул голову из-за горна и ухмыльнулся ему. – Если добавить олово слишком рано, оно не сплавится, и твои труды и расходы все пропадут впустую. Нам еще не один час понадобится.
Тич застонал. Однако после недолгих переговоров шепотом из угла, где сидела безымянная дама, выбралась пара хихикающих кобольдов и сменила его у мехов, подпрыгивая и повисая на ручке точно пара мартышек. Тич, мокрый от испарины, сел отдохнуть возле Фьяметты. Остальные кобольды присоединились к своим товарищам, то и дело в своих теневых ипостасях с хохотом и уханьем ныряя в горн и выныривая оттуда. Оранжевые отблески огня озаряли демоническое зрелище Лозимонцу оно и вовсе представилось видением ада. Куда девалась его презрительная насмешливость! Натянув цепь до отказа, он скорчился, хныкал и рыдал, а глаза у него закатывались, посверкивая белками. Руберта обнесла всех разбавленным вином, хлебом и твердой чесночной колбасой. Фьяметта с благодарностью грызла колбасу, но думала. «Нам необходимо как-то ускорить плавку!» Ax, батюшка! «Еще чудо, что он не стонет в этом дворе», – сказал простодушно Тейр. И правда чудо. Где мастер Бенефорте? Почему его тень не устремляется сюда к тому, на чем сосредотачивались все его помыслы? И не в расстоянии тут дело – появился же он у стен монастыря! Она закрыла глаза и попыталась не думать ни о чем, а только слушать и ощущать. «Батюшка?» Ничего нигде. Если он не здесь, значит, не волен в этом. Скован или полускован. Ей представилось, как Вителли загоняет его во все более и более тесное пространство: комната, начертанная мелом фигура и, наконец, окружность пальца. Когда ему это удастся?
«Очень скоро», – подумала она со страхом. А сам Вителли? Хотя она вела свои приготовления втайне, все равно они должны привлечь его магическое внимание, если он ведет поиски. Если ее отца и Вителли тут не чувствуется, значит, они целиком заняты друг другом. «Это как поединок. И мастер Бенефорте проигрывает…» Фьяметта открыла глаза, встала и подошла к горну. Тейр опустил с плеч свое одеяние и, голый по пояс, лоснясь потом в жарком свете, просовывал в окошечко длинную железную мешалку.
– Плавится? – с тревогой спросила Фьяметта.
– Начинает.
Она закрыла глаза, сосредоточилась и произнесла нараспев:
– Пиро. Пиро! Пиро! – И умолкла, испытывая головокружение. А когда она открыла рот, ее дыхание превратилось в пар. Огонь ревел, оранжевые искры, закручивая спирали, вылетали из отверстий, и поднявшийся ветер уносил их во мрак.
