Ознакомительная версия.
А кучер уже полз к пролому. Следом медленно, шаг за шагом пробуя прочность льда, шел Литисай: веревки могло не хватить, и сотник хотел подойти настолько близко, насколько позволяла осторожность.
Наконец Джайчи оказался у самой полыньи. Протянул руку к человеку в воде…
И тут произошло нечто странное. Литисаю показалось, что кучер с силой толкнул тонущего человека от себя — и тот ушел под лед, молча и беспомощно, а в руках у бывшего боцмана осталась шапка.
Над полыньей раскатилась крутая морская брань. Боцман, размахивая своей лохматой добычей, призывал всех демонов на голову того поганого отродья Серой Старухи, которое сыграло с ними такую пакостную шутку.
— Коряга! — орал боцман. — На корягу тулуп нацеплен! И шапка сверху! Якорь тому шутнику в зад и гарпун в глотку!
У Литисая сердце рвануло в бешеный галоп.
— Аймара! — крикнул он, оборачиваясь к берегу.
Девушки не было на камнях. Лишь скалы, дразнясь, подхватили крик и принялись насмешливо перебрасывать его друг другу: «Аймара!.. Аймара!.. Аймара!..»
Боцман разом замолчал, на четвереньках проворно отполз от полыньи, поднялся и, не замечая, что лед трещит и гнется под ногами, припустил к берегу.
Мужчины осмотрели снег возле расселины и с ужасом обнаружили отпечаток большой грубой подметки, перекрывающий след изящного женского сапожка.
— Даже не крикнула, — глухо сказал Литисай.
— Сразу рот зажали, — с ненавистью отозвался боцман.
Мужчины ринулись в погоню по следу, петляющему среди елей. Но там, где расселина стала узкой и тесной, с двух сторон по склонам посыпались валуны, загораживая преследователям путь. У похитителей все было приготовлено заранее.
Литисай и Джайчи принялись разбирать преграду, в отчаянии понимая, что не успевают, что у негодяев есть время скрыться с драгоценной добычей.
* * *
Метель свистела меж сосен — чужая, залетная, оставившая под белым крылом бескрайние просторы уртхавенской тундры. Тесно, неуютно ей было здесь, среди враждебно шумящих сосен…
Гигантский снежный язык взметнулся едва не до вершин, пал наземь огромным сугробом…
Нет, не сугроб, а зверь, какого не видывали в здешних краях, прочно встал в снегу на все четыре лапы.
Откуда он взялся? Соткался из вихрей? Пришел сюда в порывах бурана?
По-хозяйски озирал он земли, доселе не видевшие такого громадного хищника.
Сосны боязливо поскрипывали сучьями, гадая: что за чудовище нагрянуло в чащу?
Медведь? Но любой из здешних косолапых рядом с ним — что кошка рядом с рысью. Их медвежье счастье, что спят они в своих берлогах, не подвернутся пришельцу под лапу.
Не по-медвежьи длинное туловище, впереди узкое, а сзади тяжелое, массивное. И шея не по-медвежьи длинная и подвижная: вон как настороженно она покачивает из стороны в сторону плосколобую голову с вытянутой мордой…
И косматая шуба, густая, снежно-белая, с серебряным отливом…
Огляделся. Не узрел соперника, достойного себя. Но не рявкнул, оповещая лес о своем приходе. Спокойно, уверенно двинулся вперед, оставляя в снегу отпечатки очень широких, покрытых шерстью подошв.
«Владыка Уртхавена, ужас Уртхавена, — молила метель, — зачем ты пришел в эти леса? Вернись в безмолвие льдин под сиянием небесных сполохов! Вернись туда, где в жилищах из шкур люди поют долгие песни о твоей мощи и свирепости! Что за дичь заманила тебя в эту чащобу?»
Косматый повелитель северных краев даже не дрогнул коротким закругленным ухом, слушая льстивые речи метели.
Не за дичью — за врагом шел он, впервые за свою долгую жизнь узнав, что такое ненависть.
* * *
Весть об аресте бродячего певца очень быстро была доставлена (вместе с лютней) разбойничьей атаманше — и сначала ее весьма обрадовала.
Вот и конец всем тревогам! Особенно если Спрут под горячую руку прикажет удавить Арби.
Атаманша сидела на краю открытого сундука и перебирала барахло, награбленное ватагой еще до появления ксуури в этих краях. Звенящая добыча — с ней просто. Мужские вещи тоже давно поделены по справедливости. В сундуке лежит то, что надо будет сбыть в Джангаше. Например, изящная, расшитая лилиями дамская накидка. Или немыслимо пестрые, украшенные вьющимися по коже узорами сапоги столичного щеголя — никому из разбойников даже примерить не захотелось, не то что носить: свои же задразнят насмерть!
А вот этот коричневый плащ с капюшоном, очень широкий и длинный, надо будет подарить мудрой женщине Гульде. Он похож на балахон, который она носит, но добротнее и новее…
Мысли о пожилой подруге перескочили на постоялый двор, где сейчас проживала Гульда. И тут же, увы, снова вспомнился Арби, этот неизлечимо влюбленный бедняга.
Именно в «Посохе чародея» они впервые встретились.
Она тогда попросила объяснить ей, что такое любовь. Надо же встретить во всеоружии самую большую опасность, поджидающую в этом безумном мире неопытную пришелицу из Ксуранга!
Сколько баллад спел ей Арби! И все трагические, и все с печальными концами. Но у безумца сверкали глаза, и он клялся, что сам был бы счастлив стать героем такой баллады!
Хотя это ужасно — потерять рассудок, изойти в страданиях и умереть!
Правда, изредка в этих заунывных песнях говорилось и о разумных существах, всегда — женского пола. Эти достойные дамы, которых Арби упорно именовал «жестокосердными», стойко противились любовному наваждению. До тех пор пока… пока…
Уанаи аккуратно повесила на откинутую крышку сундука плащ, предназначенный в подарок Гульде. Ксуури не вскрикнула, не вскинула к щекам ладони, не побелела от ужаса (хотя куда и белеть-то при такой фарфоровой коже?). Ничем не выдала своего потрясения.
А потрясение было нешуточным.
Уанаи вспомнила две песни, героини которых жестоко отвергали пылко влюбленных в них юношей. Юноши умерли от горя, а героини — как сговорились! — начали тосковать и чахнуть, после чего тоже скончались.
А еще в осеннюю непогоду Бурьян рассказывал разбойникам сказку. В ней королевская дочь, девушка поначалу вполне здравомыслящая, узнав о гибели отцовского военачальника, потеряла рассудок, стала отказываться от еды и угасла под рыдания придворных.
Вряд ли кто-нибудь мог измыслить подобную глупость. Значит, это было на самом деле!
А если она, Уанаи, сама о том не подозревая, уже заражена этой жуткой болезнью — любовью? И смерть бродячего певца послужит толчком для развития душевного недуга?
Нет уж, рисковать Уанаи не хочет. У нее есть только два выхода. Либо немедленно, сразу уходить отсюда как можно дальше. Либо попытаться спасти это нелепое влюбленное существо…
Ознакомительная версия.
