Серазан перевел дыхание и продолжил.
— Немного иначе обстоят дела с землей ничейной. Она нужна всем. Нет такого мира, который отказался бы от возможности присоединить к себе еще парочку планет, и нет такой планеты, на которой не нашлось бы желающих поселиться. Во времена, когда не было договора, за каждую найденную планету начиналась война, причем воевали именно на ней, потому что она оказывалась ничья и никому ее не было жалко. Некоторые миры в результате перешли под власть самых сильных из тех, кто на них претендовал, но некоторые не достались никому, потому что были сожжены дотла. После этого люди опомнились, поняли, что так в проигрыше остаются все стороны сразу, и создали сложные, подробные, обязательные для всех правила, по которым определяется, как поступать, когда находят пригодный для жизни мир. И первое, что по этим правилам положено делать, это составлять бумагу, в которой записывается, кто в этом мире хозяин, потому что планету, у которой хозяин есть, никто не может оспаривать или делить. Именно ее вам предлагают оформить, и она нужна для того, чтобы никто чужой никогда, ни при каких обстоятельствах не посмел прийти сюда и сказать, что все вокруг будет его, потому что его оружие самое сильное. А уже только потом к этой бумаге будет составлено дополнение, в котором запишут, что поселенцы с Мабри находятся здесь с разрешения хозяев и ничего не нарушают.
Грин слушал и с каждым словом все сильнее хмурился:
— Один вопрос, мастер Серазан, — сказал он, — ваш мир, он что, и правда, мертвый? Он с вами никак, не разговаривает, не защищает? Не подсказывает, если беда? Может, он просто про вас не знает? Нет, это невозможно, вас же много, вы же такие заметные… Совсем одни на мертвом мире? Только и есть, что Дверь на пять сотен миров и все?
Тесс пару минут подумал:
— Ну не совсем одни, растения и животные же у нас есть. Да и мир, пожалуй, все-таки тоже живой. Но не разумный точно, подсказать, защитить нас или защититься сам не может. И другие миры тоже, так что люди на них живут, как… ну, как с домашним животным или с собственным садом. Его бережешь, заботишься, обихаживаешь, но можно и продать, и… все можно. Это уже от людей зависит, кто как со своей планетой будет обращаться. Кто-то свой мир загубит, а кто-то, наоборот, на пустой мертвой планете жизнь сумеет создать…
Рон выслушал Серазана, закрыл глаза, всхлипнул и опустил голову в лапы. В этой позе крылья очень естественно спрятали его всего, от вихрастой рыжей макушки до сильных задних лап, накрыли, словно пестрым плащом. В помещении начало ощутимо холодать, потянуло сквозняком, словно сквозь неплотно закрытые двери и окна.
В темной ночи завыла вьюга. Завыла так громко и жалобно, словно потерялась. Над домом взвился столб мелкого снега, закрыл луну, согнал тучи и полетел к далеким, отсюда не видным горам, набирая скорость и силу, острые льдины, сухие ветви, по-над лесом к предгорьям, пронесся по склону, хлестнул жестко вершину Акта, сшиб с прежде надежного склона снежную шапку и всей мощью накрыл чужую базу, напрочь сшибая антенны, выбивая все, что можно было только выбить.
А в мастерской сфинкс лежал пестрым неопрятным комком, ощущая внезапную тоску и холодное, невыносимо тяжкое одиночество. Ему было гневно и больно оттого, что другие миры, кроме его родного — мертвые. Ну хорошо, пускай не мертвые, а крепко спящие, так крепко, что нет там ни тепла, ни чувства защиты, ни тех ласковых волн, которые подсказывают и направляют, и ощущения восторга, когда желания совпадают с этими волнами, и начинают сбываться словно сами, а ты следуешь за ними, понимая, что вот она — магия. Он знал, что не объяснить этого ни Тессу, ни Ганну, и оттого Грину было еще горше.
Мир, частью которого он себя всегда считал, можно, оказывается, продать.
Разделить, заложить, сжечь. Сжечь с такой высоты, на которую не поднимаются даже птицы, сжечь землю просто для того, чтобы никому не досталась. Поковырять, как дети иногда ковыряют лягушек, достать потроха и залить твердой смолой… пластиком, просто для порядка. Чудовищно, невыносимо, неправильно! Глупо. А чтобы такого не было…
Грин поднял голову, вытер мокрые щеки о лапы и сипло сказал:
— Лапами я не смогу писать, так что придется учиться писать магически.
И горько добавил:
— Ну и кто я буду после этого, а?
Тесс вновь молчал, долго, прикрыв глаза, а Ганн давно уже слился со стенкой, к которой прислонялся плечом, и делал вид, что его тут вообще нет. Но Серазан, частью почувствовавший, частью просто понявший ощущения Грина, наконец ответил, тихо и ровно, просто не зная, как тут можно еще:
— Для своего мира — защитником. Для других — то ли переводчиком при драконе, то ли его представителем, то ли управляющим этой планеты. Для себя… если вас это утешит, никто из нас тоже не знал, что вляпается вот так. А собственнолапно писать не обязательно. Этот документ нужен всем, так что и напечатают, и дадут сто раз перечитать и проверить, и заверят множеством способов…
Замолкнув, Тесс аккуратно поставил на пол бутыль, неведомо как оказавшуюся у него в руках, и так и не решился погладить ученика по вихрам.
Спать в доме Черного Мастера легли в глухую ночь, когда окончательно вымерзли в мастерской, раз за разом прокручивая запись. К этому времени медовуха странным образом закончилась, а вечерняя луна ушла за горизонт, уступив место второй, утренней.
Обалдевшего и онемевшего Ганна положили в тессову кровать, а сам Тесс устроился спать в гнезде. Грин такому раскладу обрадовался: человеческое тепло успокаивало зверя гораздо лучше медовухи. У него от алкоголя и шока немножечко дрожали лапы, но к тому времени, как Ганн мерно засопел, сфинкс уже почти пришел в себя и отогрелся.
Тесс же, напротив, успокоиться не мог, все прокручивал в памяти сказанное Грином с момента собственного пробуждения, припоминал записи, обсуждение, собственные вопросы и полученные ответы…
Становилось не по себе.
То ли оттого, что рядом-вместе сложились предупредительно-покладистые речи полковника Морана и рассказочно-требовательные вопросы-ответы Грина, создавая жутковатое впечатление, то ли от ганновых новостей с Мабри, то ли… Да, тревожнее всего становилось по мере того, как укладывалось в сознании заявление Грина о том, что планета живая. Вспомнилось вдруг давнее заявление Грина, что не все в мире происходит по человеческому желанию, и рассказ Старра о неработающем Маяке, и по контрасту — тепло Леса и радость от ощущения тысяч живых существ, его составляющих… Отдельных, простых… Сопоставимо-понятных.
Серазан попытался представить к этому еще нечто глобальное и тоже живое, и не смог. Повернулся в очередной раз с бока на спину под одеялом, подумал, потом высунул нос из-под приподнятого края и спросил:
