Я поднял голову, над нами все еще потрескивает, вскочил и ухватил ее за руку.
— Быстро уходим!
Она вскрикнула:
— А как же твои книги?
— В задницу, — ответил я твердо. — Твоя жизнь дороже… наверное.
Она позволила тащить ее наверх, только уже когда выбрались почти на поверхность, сказала рассерженно:
— Я уже вытащила тот изумруд из стены!.. Но когда затряслась стена, его выбило у меня из рук…
— Теперь все похоронено, — согласился я, — там нападало столько глыб, что сто лет растаскивать — не растащить. Но у тебя, думаю, и без него чудесных артефактов хоть… чем-то ешь.
Она ответила с тяжелым вздохом:
— Да, но они все неизвестные! А как пользоваться талисманом Яндармеда, я случайно знаю, прочла в детстве…
Лошадки стоят на том же месте и в той же позе, как и оставили, даже не дышат. Я помог ей взобраться на одну, бодро вскочил на соседнюю.
— Возвращаемся?
— Нет, — ответила она с сарказмом, — остаемся!
Снежная пыль бодро взметнулась из-под копыт, я пригнулся к конской шее, инстинктивно укрываясь от встречного ветра, но вскоре кони на той же скорости взбежали на холм.
Ворота распахиваться не спешат, Еварда сделала движение слезть, я поспешил снять ее с седла, и кони тут же исчезли. Ворота, словно этого и ждали, с готовностью распахнулись.
Еварда почти вбежала в холл, оглянулась расширенными глазами.
— Чтоб я еще когда-то вышла? Да ни за что!
— Не так уж было и плохо, — возразил я.
— Нет-нет, — сказала она, — больше ни ногой. И тебя не выпущу! Здесь не просто безопасно, здесь… прекрасно.
— Не сомневаюсь, — пробормотал я.
— Ты еще не все видел, — пообещала она загадочно.
Оказывается, я в самом деле не видел и половины того, чем она могла гордиться. На меня повеяло Византией, тысячью и одной ночью, Клеопатрой и Али-бабой, рахат-лукумом и жаркими гаремами, а вино и восточные сладости подали себя прямо в бассейн с подогретой водой, где я нежился, представляя, какая снежная буря может бушевать по ту сторону стен.
Я сидел по горло в мягкой воде, где поверхность вся в лепестках роз, кубок с вином в руке, Еварда уже вылезла и устроилась на ложе рядом с бассейном, на меня поглядывает с победной улыбочкой, а я, естественно, делаю вид, что потрясен и очарован.
И хотя оголенные дамы перестают быть собеседницами, но я, поддерживая статус дикаря, спросил:
— Кстати, а что насчет того красного, из огня?.. Он так исчез незаметно, даже не увидел… Его не задавило?
Она фыркнула.
— Демона?
— А что демон, — возразил я, — демон тоже человек… в какой-то мере. Кто из нас не демон, если поскрести?
Она фыркнула.
— Вот уж никогда не думала в таком ключе… А тот там живет, сколько я помню. Еще до тех времен, когда был выстроен монастырь. Он привязан к месту.
— И вроде бы безобиден?
— Наверное, — ответила она. — Я знаю заклинание, как его вызывать, он знает все про эти места. Но вряд ли что-то больше… Не понимаю, почему он вдруг тебе повиновался!
— Я был с тобой, — объяснил я. — Он решил, что мы вместе. Дурак, в общем.
— Мужчина, — сказала она с презрением.
Я промолчал, хотя, конечно, кое-что едкое вертится на языке и вот прямо так к месту, но надо сдерживаться, пока не придумаю, как отсюда вырваться.
И, конечно, чувство опасности надо как-то усовершенствовать или поправить. Иногда опаснее всего то, что нам хотят сделать добрые и замечательные люди, приговаривая при этом, что мы хотим тебе только добра…
— Ты счастлив? — спросила она внезапно.
— Ты же видишь, — ответил я лениво и повел ладонью по воде, загребая нежно пахнущие лепестки. — Это просто сказочно…
Она произнесла с надменностью:
— Потому вот нам нет смысла когда-либо и зачем-то покидать свой замок. Ни-ког-да!
Я спросил с усмешкой, дескать, это всего лишь шуточка, милая любовная игра:
— И я навсегда останусь твоим пленником?
Она ответила очень серьезно:
— Но не рабом же?.. У тебя будет счастливая жизнь. Самая счастливая, какую только можно представить!
— Знаю, — согласился я. — И, надеюсь, это счастье никогда не кончится.
Я рыцарь, а рыцарь никогда не ударит незнакомую женщину. Но эта волшебница уже очень даже знакомая, так что вполне могу быть демократом и сторонником равенства полов даже с точки зрения этики, а не только какой-то справедливости, которую мы принимаем во внимание в самую последнюю очередь.
— Пойду, — сказал я, — пожелаю моему арбогастрику спокойной ночи.
Она рассмеялась.
— Вы настолько дружны?
Я ответил очень серьезно:
— А когда проводишь больше всего времени с ним и моей собачкой, то к ним и нежности больше, чем к людям!
— Тоже верно, — согласилась она. — До того как ты прибыл, я уже начала разговаривать со стенами.
Тем более, мелькнула мысль, не отпустишь. И буду я вечным петом…
Арбогастр в задумчивости смотрит в окно, удлиненная морда до предела аристократичная и высокомерная, но когда оглянулся и поспешно отодвинулся, чтобы Бобик с разбегу промахнулся и налетел на стену, я узнал своего верного друга.
Пока он дышал мне в ухо, я сосредоточился и тихо-тихо повторил заклинание Еварды. Память моя позволяет хранить не только сами слова, но и оттенки, паузы и ритм, однако ничего не произошло.
Арбогастр смотрел с вежливым интересом, Бобик извертелся от нетерпения, а я пробормотал в неловкости:
— Ничего, это я так, беру разгон…
Попытался восстановить в памяти, что так и как, ах да, там же камин, но не просто камин, Еварда сперва разожгла там огонь, вот что главное, огонь, она же и назвала его демоном огня…
— Зайчик, — сказал я, — если все получится, то тебе не придется грызть эти березовые поленья… найдем что-нить получше.
Я торопливо сложил их шалашиком в дальнем углу, чтобы отсвет не падал на дверь, торопливо бросил туда несколько искр, раздул, а когда огонь разгорелся, повторил заклятие.
Снова ничего, пришлось выждать, пока горящие поленья превратятся в крупные багровые угли, в нетерпении, что переходит в отчаяние, произнес уже отчаянным голосом…
Бобик вдруг зарычал и сделал шаг вперед. Я торопливо схватил его за холку. В пламени проступила багровая фигура. Еще огромнее, как мне показалось, широкая и неподвижная.
Я сказал быстро:
— Не стой там, выходи сюда!
Он сделал шаг, с интересом всмотрелся в меня, обвел внимательным взглядом арбогастра и Адского Пса.
— Слушаю, господин, — произнес он густым тяжелым голосом.
