— Федька, очнулся!
— Федор Михайлович, вы же замерзнете? Идите к огню!
— Федя! А я твою часть решил попозже зажарить!
Федор усмехнулся, сел в шезлонг около Оксаны, поближе к шашлычнице, и ответил всем сразу:
— Привет, я решил проснуться.
— И молодец! — ответил Леня.
Затем Федор перевел взгляд на Кузю и спросил:
— И что? Мне теперь не достанется?
— Чушь какая! — возмутился Кузя, протягивая Федору шампур с еще скворчащим мясом, — Тебе, да не достанется?
— Спасибо, — сказал Федор, принимая угощение.
Он вцепился зубами в меру прожаренный и горячий кус мяса, рот наполнился мясным ароматным соком, совсем близко запахло горящими угольями, сухим вином, специями, жареным луком, мятным холодком. Федор откусил и стал медленно смаковать то великолепие, что масляно растекалось по языку, дразнило небо, заставляло вибрировать в предвкушении желудок.
От гурманских наслаждений его оторвал чей-то голос, он не заметил, что Леня что-то спросил.
— Что ты спрашиваешь? Я что-то прослушал…
— Чем ты приболел-то? Похоже, гриппом заразился?
— Ага, птичьим! — радостно возвестил Кузя от мангала.
В этот же момент язык алого пламени вырвался из недр печки и спалил весь шашлык, что Кузя держал в руках. Оксана ахнула, Кузя укоризненно покачал головой, Леня радостно заржал.
— Печку надо чистить… Досадно… — грустно сказал Кузя.
— Федор Михайлович, а разве в России он есть? Вроде никто еще не заразился, — спросила Оксана переведя взгляд с Кузьмы на Федора.
Федор посмотрел на Оксану:
— Оксаночка, я же просил Вас не называть меня по отчеству. Меня Федя звать. А начет птичьего гриппа, это наш палеонтолог шутит.
— Пойду еще мяса принесу, — обижено сказал Кузя и ушел на кухню.
Утром Федор, придя на веранду, увидел четыре крупных деревянных ящика, что стояли на крыльце. Вокруг них кругами ходил Кузя. На одном из ящиков сидел Тихон и сурово вылизывался, продолжая обличающую речь:
— Между тем повелел король привезти к нему всех младенцев, рожденных в первый день мая знатными дамами от знатных лордов. Посадили их всех на корабль и пустили по морю, а иные были четырех недель от роду, иные же, и того моложе…
— Ты бы, Тиша, подумал бы, прежде чем сказки сказывать, как это дети, рожденные в один день, могут быть младше? — сонно сказал Федор, просто из желания подразнить кота, честно пересказывавшего "Смерть Артура", что Томас Меллори сочинил пятьсот лет назад.
— Федь! — звенящим голосом позвал Кузьма друга, — Федь! Ирка-то совсем с ума спятила!
— Что случилось?!
— Вот, погляди! — Кузя показал на ящики.
— И? — спросил Федор.
— Прянишниковскую коллекцию! Мне прислала! На, читай, — он протянул Федору листок бумаги.
— На словах скажи. Это, все-таки, тебе письмо, не мне.
— Ой, да ну тебя! — Кузя был возбужден и обрадован, как ребенок, — Написала, что ей в Сибири минералы эти не нужны, а я их сто раз просил… Что это подарок, на память! Она ненормальная, правда! Она их могла продать за…
— Она решила сделать приятное другу, Кузя, только и всего, — улыбнулся Федор, понимая, что хотела сказать Ирина этим подарком, — Разбирай подарок, не место ему на крыльце.
К вечеру на веранде творилось нечто невообразимое — все сверкало, переливалось, светилось от невероятного количества друз, жеод, щеток кристаллов, аммонитов. Отдельными грудами были сложены окаменелости, кости, динозавров, неуловимые, даже через миллионы лет, отпечатки медуз, скелеты панцирных рыб, роскошный археоптерикс, навечно замерший на окаменелом стволе. Они стояли на столе, на камине, на сервировочном столике, на подоконниках, в не полностью раскрытых коробках. На столе, занимая его практически весь, лежал янтарный самородок с любимой Кузиной стрекозой. Рядом с ним, на краешке пристроились аммониты, с другого конца, для того чтобы не дать столу перевернуться, а, скорее принуждая его рухнуть на пол, стояли кристаллы турмалина, винно-черные даже в лучах ослепительного солнца.
Веранду Кузиного дома заливали лучи садящегося солнца. Федор все еще болел, и старался быть на солнце как можно больше, но все равно мерз, даже не смотря на невероятную жару, что была этим летом. Кузя принес из погреба ведро каменного угля и начал растапливать камин. Федор, решив, что ему уже недостаточно просто лежать, с утра нарубил поленицу дров, очень устал, и даже не пошел к себе в спальню, устроившись на веранде.
Федор полулежал на софе, перебирая струны гитары. Кузя уморился перетаскивать и сортировать новые игрушки, и теперь присел отдохнуть. Растопив камин, Кузя уселся у стола в своей любимой позе, раскачиваясь на стуле. Но то, что было приятным теплом для заболевшего феникса, пусть даже и бывшего, для человека было нестерпимой жарой. Помучившись на жаре несколько минут, Кузя встал, что бы найти себе место прохладнее.
Окинув веранду взглядом, он встал со стула и пересел на место максимально удаленное и от камина и от Федора, привычный к тому, что друг обязательно зацепит стул, если ему выпадет такой шанс. Этой игре было столько лет, сколько Кузьма себя помнил. Федор внимательно следил за перемещениями Кузи. Убедившись, что Кузя вне его досягаемости, Федор переключил свое внимание на гитару и начал играть сначала тихо, потом все сильнее и ярче.
Но достойной музыки не получилось — как только он начал проигрыш к романсу, на чердаке раздался вой и грохот. Федор прихлопнул струны.
— Что там такое?
— Васька небось подрался.
— С кем он там может драться?!
— Сам с собой, ясень пень! Опять небось поспорили, чья "красавица" красивее!
Кузя, наконец, достиг полного равновесия на стуле и наслаждался моментом невесомости, закрыв глаза, не замечая, как Федор осторожно подвинулся на софе, примериваясь для броска. Для этого было необходимо отложить гитару. Поэтому следовало продолжить разговор, что бы отвлечь Кузино внимание.
— А что, разве есть разногласия по этом вопросу? Кажется младший всех уже просветил, что его ненаглядная — самая самая… ненаглядная.
В этот момент дом содрогнулся от возмущенного рева.
— Вот те раз! — Кузя поднял голову к потолку, словно надеясь увидеть, что происходит в мансарде.
Федор, воспользовавшись замешательством Кузьмы, мгновенно достиг точки, из которой он мог нарушить его нирвану и, ловким движением соскользнув с дивана, подцепил ножку раскачивающегося стула. Но, бывший начеку, Кузя вскочил на ноги, и вновь оказался вне досягаемости Федора. Стул с грохотом упал на пол.
На чердаке раздавался уже не просто вой. Там было что-то невообразимое от топота и утробного рева.
