— Жалкое существование?! — не выдержал обладатель потерянной души. — Какого черта ты… — Он задохнулся, получив от Торми локтем под дых.
— Тетушка, если бы вы были так добры…
— Ну что ж! — Глаза тетушки налились тем самым сиянием, которое снисходит в моменты по истине божественного просветления, когда человеческое существо понимает свое настоящее предназначения — бескорыстно творить добрые дела и наставлять потерянных на путь истинный. Что может быть выше этого благостного чувства созидания?
Торми отогнал назойливые мысли, и уставился на тетушку.
— Что ж, — повторила она. — Я могу заняться кулинарным воспитанием этого молодого человека, если он обещает слушаться меня во всем и беспрекословно следовать моим указаниям. К тому же одним из обязательных условий является — не докучать Анемону! — Рука тетушки высунулась из кустов, схватила обомлевшего Шиконе за рукав куртки, и потащила за собой.
— Да я же… У меня дел по горло! Мне нужно сейчас быть в другом месте! — только и успел вякнуть новый ученик довольной родственницы Анемона, как Люциль Брунфельзия Вездесущая начала читать лекцию о пользе здоровой домашней еды, приготовленной с душой и любовью к продуктам питания.
Глядя вслед отважно шествующей тетушки и нехотя тащившемуся на прицепе Шиконе, который выглядел испуганно, и то и дело оглядывался, Торми никак не мог понять — зачем он это сделал. И только наделся, что его когда-нибудь простят, ну или, по крайней мере, не будут мстить.
Явление 26 Тотальная пытка
Казалось, он не видел солнечного света довольно продолжительное время, и уже перестал догадываться какое время суток там, за стенами затхлого сырого помещения. В темноте скрябали давние подруги мыши, шурша и перестукивая быстрыми, маленькими лапками. В голове висел дым, как после недельной попойки. А когда-то он был вполне счастлив…
Счастлив…
Где- то в дальнем уголке сознания пылилась мысль о том, что такое счастье, но сейчас оно для него сосредоточилось на кончиках пальцев, когда они касались холодного пола, даря ощущение жизни. Сколько продлится это эфемерное подобие существования? Когда же его, наконец, выведут из этой холодной клети и затушат тот маленький огонек, что горит в нем? Кто осмелится это сделать? Кто-нибудь из его банды? Может Локки? Почетная обязанность и все такое. Пожалуй. Он отказаться не сможет.
Или Руд. Наверное. Он давно метит на его место, и теперь радуется возможности.
Нет, с Руд что-то другое…Что-то…
Зефирантес качнул головой, прогоняя мысли о бывшем помощнике. Не хватало еще думать об этом пройдохе на закате жизни.
Интересно, а как сходят с ума?
Мужчина поднялся с колен и измерил шагами комнату, уперевшись руками в противоположную стену. Испытание темнотой было еще одним, своего рода наказанием. Он не боялся темноты, но звуки, порожденные ею — настораживали.
Да… Он достоин наказание. Он заслужил его. Знал с самого начала, что так будет. Что за ошибки совершенные кем-либо из его банды, придется отвечать головой. Все так. Но… но жить от этого, почему-то, меньше не хотелось. Пусть не как прежде. Пусть даже не здесь, в Феланде, но на свободе, живым. Он был готов. Был. Осталось определиться на что.
В коридоре послышались странные шаги. Он прислушался. Они были то быстрыми, то вдруг в неуверенности замирали. Так же, как замирало и его сердце при их приближении. Неужели пора? Сейчас. Прям сейчас. Нет, нельзя! Он голоден. Измучен. Да он не брит, в конце концов! Считанные секунды и ему объявят приговор. Совсем немного времени. Совсем.
Внезапно в тишину, как таран, врезался звук перевернутого пустого ведра, кто-то витиевато выругался, и отпихнул громыхающую хозяйственную посудину прочь.
Вспыхнул свет. Он приближался, неся погибель.
Зеф как никогда ощутил ценность жизни. Пришло понимания, как много он не успел, чего сознательно лишался. Почему он до сих пор не создал семью? Любимая жена, детишки. Сейчас бы его кто-то ждал. Скорбел. Надеялся, что, может быть, злой рок обойдет его стороной. А что сейчас? Он страдает один, в темноте, в ожидании палачей.
Скорее бы все закончилось. Скорей бы… Или нет?!
Он оторвал взгляд от пола, приметив краем глаза, что источник света замер напротив, и был повешен на стену. Перед ним же стоял одетый с иголочки, со слегка всклоченными волосами, но все той же лощеной физиономией, незабвенный Руд. И обеспокоено пялился на него.
Сначала оба молчали, гипнотизируя друг друга упорными взглядами. Потом один из них не выдержал:
— Тебе чего? Поиздеваться пришел? — Свой собственный голос не узнал даже Зеф: он приобрел свинцовую тяжесть, стуча в виски. — Я не просил меня навещать. Тем более тебе.
— Знаю, что не просил, но… ввиду некоторых обстоятельств, я…
— ХВАТИТ! — рявкнул Зеф. Сколько можно этому выскочке позволять манипулировать собой? Теперь ему нечего терять. "Как можно потерять то, что уже не вернуть?" — эта оказалась слишком глубокомысленная дума, и переварить ее, тем более в таких условиях, не представлялось никакой возможности.
Зефирантес подошел вплотную к решетке, и с ненавистью, какую только смог наскрести, уставился на оппонента.
— Ты думаешь, что теперь такой хороший, раз пришел в последний раз взглянуть на отверженного идиота! Подбодрить, сказать, что не все еще потеряно, что можно все исправить. Давай, валяй, я жду. Ты всегда был сладкоголосым, когда тебе этого хотелось, и ядовитым, когда было нужно. Но теперь мне на все плевать. И в первую очередь на тебя. Если бы ты знал, как ты достал меня за все эти долгие годы, что мне пришлось терпеть тебя рядом. Твое лицемерие и высокомерие меня не раз раздражали, пока я не понял, что ты нарочно делаешь из себя неизвестно что, чтобы лишний раз позлить меня. У тебя это получалось. Ни раз, ни два… Я постоянно на это велся, как дурак. Но теперь все. Исполни мое последнее желание, если в тебе осталась хоть капля совести: оставь меня в покое. Я наслушался и насмотрелся на тебя до тошноты, — показал он жест, что сыт по горло. — Уйди. Отсюда. И из моей жизни. До ее конца не так-то много и осталось. — Ирония вышла не очень веселой.
Руд продолжил стоять истуканом, будто сейчас не его послали куда подальше.
— Ты все сказал?
— Сказал все. А вот действий, к сожалению, никаких предпринять не могу, иначе бы ты уже давно катился, бороздя носом просторы коридора.
— Хорошо. Тогда я тоже кое-что скажу. Не могу обнадежить, что наши чувства друг к другу не взаимны.
— Это радует.
— Наверное. Но я здесь не только для того, чтобы сказать это.
