Не прошло и половины минуты, как несомненная причина мучений красавицы безвозвратно пропала. Не оставалось ничего другого, как вернуть юбку на положенное ей место и многозначительно заявить всем собравшимся:
– Ничего страшного. Ей просто нужно отдохнуть какое-то время.
По толпе прошел вздох облегчения, и только теперь ко мне и неподвижно лежащей женщине начали подходить самые смелые из зевак. Наверное, хорошо, что никто в толпе не видел странных язвочек, но с другой стороны, никто не мог подтвердить, что я все еще нахожусь в здравом рассудке, а не провалился в мир иллюзий.
Обретшая временный покой красавица вновь вернула себе власть над мужскими сердцами и всеми прочими частями тела: мигом нашлись верные поклонники, благоговейно унесшие ее с площади. А ведь еще минуту назад они стояли объятые ужасом… Любопытно. Значит, нечто, вызвавшее появление ранок на теле женщины, одновременно развеяло и чары? Правда, ненадолго, но все же. Знать бы еще, что это было такое.
Чья-то ладонь тяжело опустилась на мое плечо. Бож милостивый, я же совсем забыл… Натти! Сейчас он выглядел чуть лучше, по крайней мере, из глаз пропала та страшная тоска, и ручьи пота иссякли до капелек.
– Что с тобой?
– Да вот, нахлынуло, – неопределенно ответил рыжий.
Ну да, по-прежнему рыжий. А как же та седая прядь? Или мне все-таки померещилось? Впрочем, неудивительно. В голове до сих пор все какое-то перемешанное и взбудораженное.
– Мне нужно прилечь.
– Как скажешь. – Я подхватил Натти за талию.
– Смогу и сам дойти. У тебя ведь еще дела здесь.
Это верно. Но не менее важное дело ждет меня в гостевом доме.
– Как думаешь, удастся уговорить Марис уступить тебе кровать?
* * *
Впрочем, уговаривать никого не пришлось: когда мы добрались до трапезного зала, выяснилось, что прибоженный все еще там. Любезничает с градодержателем, и, судя по тому, что юноша ощутимо повеселел, беседа велась к обоюдному удовольствию.
Перед самым гостевым домом Натти решительно отказался от моей поддержки, до лестницы добрался без помощи, держа спину на удивление прямо, а по ступенькам поднялся намного быстрее меня. Я было подумал, что рыжий притворяется, но, когда нагнал его в коридоре, немного устыдился своих подозрений, потому что на бледном лице снова выступили капли пота, крупные и слегка мутные. К тому же, едва переступив порог комнаты, Натти чуть было не осел на пол, словно ноги, крепкие и кряжистые, больше не хотели держать своего хозяина.
– Что с тобой? – спросил я, когда кровать под рыжим протяжно заскрипела.
Он должен был бы ответить что-то вроде «и сам не знаю». По крайней мере, подобные слова, ни к чему не обязывающие и ни о чем толком не говорящие, мешают возникновению беспокойства. Но я услышал:
– Да лихорадит что-то.
А вот такой поворот событий не радовал. В памяти сразу всплыла Чумная весна и пяток ее товарок, которых мне удалось пережить. Лихорадка – дело неприятное и весьма опасное, особенно когда случается в месте, где нет надзора за благополучием людей. Причем насильственного надзора.
– Ничего, пройдет.
– С тобой такое уже бывало?
Рыжий кивнул. Вернее, еле заметно двинул головой. Ржаво-карие глаза были прикрыты веками с той самой минуты, как мой помощник оказался в лежачем положении, и теперь судить о том, спит он или бодрствует, можно было лишь по коротким отрывистым фразам, по всей видимости тоже не доставляющим Натти приятных ощущений.
Ну, раз бывало, попробуем понадеяться на лучшее. Хотя, с другой стороны, волноваться уже поздно: я слишком давно и подолгу нахожусь рядом с рыжим, так что, если тот и носит в себе какую-то чуму, мне тоже перепал ее кусочек. Возможно, немалый. А поскольку прежней защиты от недугов мое тело лишено, то случится ровно то, чего не удалось миновать.
– Тебе что-нибудь нужно?
– Нет. Я просто посплю. Немного.
Ну на нет и суда нет. Конечно, можно позвать местного лекаря, но тогда нас выставят из города еще скорее, чем за преступные проступки. Нет, с лечением повременю. Хотя бы пока не поговорю с прибоженным о странных знаках на теле женщины, наполовину желанной, наполовину ненавистной всему вольному городу.
– Вы быстро вернулись, – сказала Марис, входя в комнату, и остановилась, слегка приподняв брови. – Ваш приятель утомился от такой небольшой прогулки?
– Он нехорошо себя чувствует.
Лицо прибоженного не потеряло ни капли своей безмятежности, но в голосе Марис появились суровые нотки:
– Болен?
– Возможно.
Она-он подошла к рыжему и положила ладонь на вспотевший лоб. Постояла так с минуту, наклонилась, прислушалась к дыханию Натти, потом, тщательно вытирая каждый палец платком, подошла ко мне.
– Похоже на лихорадку.
– Я знаю.
– Правда, сейчас жара нет. Вашему приятелю нужен отдых. И лекарь.
– Я подумал о том же, поверьте. А еще о том, что обстоятельства не располагают к лечению.
Марис изобразила на своем лице вопросительное выражение, но оставила на мою долю продолжение разговора. Чем я и воспользовался, попросив:
– Расскажите мне о беглянке.
– Что именно?
– Хотя бы как выглядит.
Она-он задумалась, вспоминая.
– Ниже меня ростом. Еще совсем юная, потому немного угловатая. Такие, как мы, почти до самого совершеннолетия, а то и много позже остаются похожими на подростков.
– Потому что ваше тело никак не может выбрать, каким стать, мужским или женским.
Это не было вопросом, я просто размышлял вслух, и Марис все поняла правильно. Однако безобидная фраза оказалась тем самым мечом, что пробил в щите спокойствия заметную брешь.
– Вы не знаете, о чем говорите.
– Но это правда?
Стиснутые губы прибоженного побелели:
– Да.
Ей-ему стоило многих сил произнести это коротенькое слово, и я догадался, что не следовало заводить разговор в такие дебри. Впрочем, уже было поздно сожалеть, потому что Марис продолжила:
– Наши тела живут по своим законам. И часто – вразрез с душами.
Она-он отвернулась к окну. Наверное, дневной свет, пробивающийся сквозь запыленное стекло, был сейчас для прибоженного намного более приятным обществом, чем мой намного более заинтересованный, нежели виноватый взгляд.
– Каждый проходит свой путь. Кто-то с раннего детства чувствует себя двойственно, но подобные люди очень редко становятся прибоженными, потому что…
– Вовремя учатся скрывать свою природу?
Марис не подтвердила мое предположение. Впрочем, и не опровергла, а продолжила рассказ:
– Подавляющее большинство ощущает себя либо девочкой, либо мальчиком. Ровно до того дня, когда начинается необратимое.
Узкие плечи вздрогнули. Происходи это с кем-то другим, я бы решил, что мой собеседник собирается всплакнуть, но прибоженному, скорее, было лишь неприятно вспоминать собственные злоключения. И больно, но не настолько, чтобы нельзя было вытерпеть.
