Альбрехт доложил гулким голосом:
— Ваше высочество, я передал руководство армией графу Шварцкопфу. Его первый заместитель — граф Ханкбек.
— Отлично, — ответил я.
Шварцкопф сказал поспешно:
— Сэр Ричард, благородный граф остается руководителем данной операции!.. Коней на переправе не меняют, я пока присматриваюсь и вникаю в особенности устройства данной армии.
— Весьма разумно, — одобрил я. — Вообще я всегда восторгался вашим умом и проницательностью, граф! Недаром же вы стали вождем крупнейшего и сильнейшего племени, где выбирают не за личные достоинства, а за заслуги предков. Но обратно армию поведете уже вы!.. Граф Альбрехт мне нужен и в Савуази, и в Геннегау.
Шварцкопф расплылся в довольнейшей улыбке.
— Ваше высочество!.. Никто столько не сделал для моей многострадальной страны за всю ее историю.
— Это наш общий долг, — ответил я значительно. — Мы ведь строим сообща Царство Небесное на земле, где все будет открыто и справедливо!..
— Ваше высочество, — спросил он, — вы пойдете с нами?
Ханкбек пояснил:
— Мы слышали, на герцогство идут еще две армии!.. Как бы не опоздать, а то и без нас все успеют…
— Не опоздаете, — успокоил я. — Просто Будакер, когда получил приказ, был ближе. А граф Клемент еще даже не перешел границу.
Он просветлел лицом:
— Прекрасно! Не хотелось бы опозориться.
— Нет позора прийти вторым или даже третьим к победе, — возразил я. — Мы все делаем общее дело!
— Но вся слава достанется тому, — напомнил Шварцкопф, — кто первым поднимется на стену вражеской крепости и водрузит знамя своего лорда!
— Дорогой друг, — сказал я несколько нервно, — какие вражеские крепости? Какое водружение знамен?.. Мы же не войну затеяли!
— А что?
— Испытание боевой техники, — объяснил я, — в полевых условиях, приближенных к боевым! Мы проверяем мобильность наших армий, их умение двигаться на большие расстояния с боевой выкладкой… ну, в доспехах и с оружием! Нам важно знать, сколько миль они в состоянии пройти за первые сутки, сколько за вторые, и смогут ли петь боевые песни на десятый день марша?.. Дело не в численности войска и даже не в его вооружении, а в выносливости!..
Они смотрели немножко обалдело, потом переглянулись, Шварцкопф сказал с глубоким уважением:
— Вот что значит родиться среди ратных битв, что гремели каждый день, когда с молоком матери впитываешь эту мудрость!
Я сказал бодро:
— Ну да, я же с конца копья вскормлен, из шолома вспоен, а родился вообще на седле бешено скачущей в бою лошади… нет, коня!
Три армии двигаются в глубь герцогства быстро и стремительно. Главный удар я нацелил на Истанвил, столицу Ламбертинии, где и должен находиться герцог Эсмунд Блекмур. Хотя, конечно, от отсутствия связи страдаю не только я, и потому правители имеют в своем королевстве, а здесь в герцогстве, несколько замков в разных концах.
В идеале три армии, сшибая немногочисленные и наспех выставленные заслоны, должны пройти к столице. Захватить, конечно, с ходу не получится, но хотя бы перекрыть все дороги и взять в плотную осаду.
Я торопил, заставлял измученные долгими переходами армии продвигаться вглубь, пока там не успели организовать оборону. Отдохнуть успеем, заверял я всех, когда герцог выставит какие-то крупные силы. Усталых людей не погоню в бой, это будет не просто смертоубийство, любая война — самоубийство, а гораздо хуже — поражение.
Когда я был в армии Будакера, что продолжал оставаться наиболее подвинувшимся в земли герцогства, примчался запыхавшийся гонец на взмыленном коне.
— Ваше высочество! — прокричал он сорванным голосом. — Ваше высочество!
Я обернулся:
— Ну, это я оно самое. Говори!
Он крикнул:
— Герцог!.. Сюда едет герцог!
— Блекмур? — спросил я и тут же подосадовал на свою тупость, это у меня в Сен-Мари целая толпа герцогов, а здесь и одного… — Далеко?
— Подъезжает!.. Он очень торопится!
Будакер молча поглядывал на меня, лицо встревоженное, но помалкивал.
— Ну, — ответил я с некоторым затруднением, — что ж, примем его светлость в надлежащей походной обстановке…
— В моем шатре? — предложил Будакер.
Я покачал головой:
— Ни в чьем. В вашем — тем более.
— Ваше высочество?
— Там эльфийка, — объяснил я. — Да еще с Бобиком. Не хочу, чтобы нас что-то отвлекало. Да и вообще, мы в походе или как бы где?
— Ваше высочество?
Я распорядился строго:
— Быстренько приведите Зайчика…
Я как раз успел взобраться в седло и отдавал Будакеру последние наставления, когда раздался громкий стук копыт, в нашу сторону мчатся семеро всадников, все в полных рыцарских доспехах, но забрала подняты, а передний вообще без шлема, ветер треплет его русые волосы.
Двое из рыцарей держат развевающиеся на ветру знамена с гербом герцогства, там многовато орлов и львов, хорошо хоть короны не видно.
Я повернул Зайчика и ждал с холодным и спокойным лицом человека, у которого на руках все козыри, но он не считает достойным ими кичиться.
Герцог остановил коня, отвесил учтивый поклон. Лицо образцового самца, не случайно Ротильда влюбилась: мужественно красивое, грубоватое, но с правильными чертами рожденного для войны — ширококостное, с выступающими скулами, тяжелой нижней челюстью, а взгляд прямой и, как говорят о таких, рожденного повелевать.
Рыцарь слева взял шлем из его рук, а герцог тяжело, но с легкостью соскочил на землю.
— Ваше высочество, — проговорил он церемонно.
— Ваша светлость, — произнес я без всякой издевки, ибо он хоть и всего лишь герцог, но его владения втрое больше, чем у короля Шателлена.
— Ваше высочество, — сказал он, — я в крайнем недоумении…
— Слушаю вас.
— Чем вызвано вторжение ваших войск в мои земли?
Я взглянул на лица лордов за его спиной, ответил вежливо и очень внятно, чтобы эти, даже если они просто тупые рубаки, запомнили и передали другим:
— Вы предерзостно пленили и бросили в темницу мою жену, Ротильду Дрогонскую. Этому поступку я не нашел оправданий, хоть искал долго и тщательно. Должен признаться, хотя признаваться хоть в чем-то очень не люблю, за исключением моих выдающихся достоинств, что советовался с лордами своего Совета. Увы, даже они, такие мудрые, такие мудрые, но как ни пытались найти какие-то… в общем, наше вторжение — это вынужденная, но мера необходимая. Так решили мои лорды!
Лица его лордов оставались неподвижными, но, надеюсь, и в Ламбертинии те же нравственные нормы, моя позиция будет по меньшей мере понятна.
