– Будь добрым, и к тебе – по-доброму! – объяснил я. – И не жмись по углам.
Нет, ну все-таки кто-нибудь бодрствующий найдется?
Я взял и себе кусочек колбасы. Прожевывая, прошел через гостиную и заглянул в кабинет.
И тут спали.
Угловой диванчик, даже разложенный, был узким. Поэтому лежали они тесно. Игнат посередине, раскинув мускулистые руки и сладко улыбаясь. Лена прижималась к нему с левого бока, одной рукой вцепившись в его густую светлую шевелюру, другую закинув через его грудь, на вторую партнершу нашего донжуана. Светлана зарылась Игнату лицом куда-то под бритую подмышку, руки ее тянулись под полусброшенное одеяло.
Я очень аккуратно и тихо закрыл дверь.
Ресторанчик был уютный. «Морской волк», как и намекало название, славился рыбными блюдами и симпатичным «корабельным» интерьером. К тому же – совсем рядом с метро. А для хиленького среднего класса, готового иногда гульнуть в ресторане, но экономящего на такси, это был фактор немаловажный.
Этот посетитель приехал на машине, старенькой, но вполне приличной «шестерке». Наметанному взгляду официантов он, впрочем, показался куда более платежеспособным, чем его машина. То спокойствие, с которым мужчина поглощал дорогую датскую водку, не интересуясь ни ценой, ни возможными проблемами с ГАИ, только укрепляло это мнение.
Когда официант принес заказанную осетрину, мужчина на миг поднял на него глаза. Раньше сидел, водя зубочисткой по скатерти, а временами застывал, глядя на пламя стеклянной масляной лампы, а тут вдруг посмотрел.
Официант никому не стал рассказывать о том, что почудилось на миг. Показалось – будто заглянул в два сверкающих колодца. Ослепительных до той меры, когда Свет обжигает и неотличим от Тьмы.
– Спасибо, – сказал посетитель.
Официант ушел, борясь с желанием убыстрить шаг. Повторяя про себя: это только отблески лампы в уютном полумраке ресторана. Только отблески света во тьме неудачно легли на глаза.
Борис Игнатьевич продолжал сидеть, ломая зубочистки. Осетрина остыла, водка в хрустальном графинчике нагрелась. За перегородкой из толстых канатов, фальшивых штурвалов и поддельной парусины большая компания справляла чей-то день рождения, сыпала поздравлениями, ругала жару, налоги и каких-то «неправильных» бандитов.
Гесер, шеф московского отделения Ночного Дозора, ждал.
Те собаки, что остались во дворе, шарахнулись при моем появлении. Тяжело им дался фриз, тяжело. Тело не подчиняется, не вдохнуть и не залаять, слюна застыла во рту, воздух давит тяжелой ладонью горячечного больного.
А душа живет.
Тяжело пришлось собачкам.
Ворота были полуоткрыты, я вышел, постоял, не совсем понимая, куда иду и что собираюсь делать.
Не все ли равно?
Обиды не было. Даже боли не было. Мы ни разу не были с ней близки. Более того, я сам старательно ставил барьеры. Я ведь не живу минутой, мне нужно все, сразу и навсегда.
Нашарив на поясе дискмен, я включил случайный выбор. Он у меня всегда удачный. Может быть, потому что я, подобно Тигренку, давным-давно управляю нехитрой электроникой, сам того не замечая?
Кто виноват, что ты устал?
Что не нашел, чего так ждал?
Все потерял, что так искал,
Поднялся в небо – и упал?
И чья вина, что день за днем
Уходит жизнь чужим путем,
И одиноким стал твой дом,
И пусто за твоим окном,
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки,
И если боль твоя стихает –
Значит будет новая беда.
Я сам этого хотел. Сам добивался. И теперь не на кого пенять. Вместо того чтобы рассуждать весь вчерашний вечер с Семеном о сложностях мирового противостояния Добра и Зла, надо было остаться со Светой. Чем смотреть волком на Гесера и Ольгу с их лукавой правдой – отстаивать свою. И не думать, никогда не думать о том, что победить невозможно.
Стоит так подумать – и ты уже проиграл.
Кто виноват, скажи-ка, брат,
Один женат, другой богат,
Один смешон, другой влюблен,
Один дурак, другой твой враг,
И чья вина, что там и тут
Друг друга ждут и тем живут,
Но скучен день, и ночь пуста,
Забиты теплые места,
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки,
И если боль твоя стихает –
Значит будет новая беда.
Кто виноват и в чем секрет,
Что горя нет и счастья нет,
Без поражений нет побед,
И равен счет удач и бед.
И чья вина, что ты один,
И жизнь одна, и так длинна,
И так скучна, а ты все ждешь,
Что ты когда-нибудь умрешь.
– Вот уж нет, – прошептал я, стаскивая наушники. – Не дождетесь.
Нас так долго учили – отдавать и ничего не брать взамен. Жертвовать собой ради других. Каждый шаг – как на пулеметы, каждый взгляд – благороден и мудр, ни одной пустой мысли, ни одного греховного помысла. Ведь мы – Иные. Мы встали над толпой, развернули свои безупречно чистые знамена, надраили хромовые сапоги, натянули белые перчатки. О да, в своем маленьком мирке мы позволяем себе все что угодно. Любому поступку найдется оправдание, честное и возвышенное. Уникальный номер: впервые на арене мы – в белом, а все вокруг – в дерьме.
Надоело!
Горячее сердце, чистые руки, холодная голова… Не случайно же во время революции и гражданской войны Светлые почти в полном составе прибились к ЧК? А те, кто не прибился, большей частью сгинули. От рук Темных, а еще больше – от рук тех, кого защищали. От человеческих рук. От человеческой глупости, подлости, трусости, ханжества, зависти. Горячее сердце, чистые руки. Голова пусть остается холодной. Иначе нельзя. А вот с остальным не согласен. Пусть сердце будет чистым, а руки – горячими. Мне так больше нравится!
– Не хочу вас защищать, – сказал я в тишину лесного утра. – Не хочу! Детей и женщин, стариков и юродивых – никого, живите, как вам хочется. Получайте то, чего достойны! Бегайте от вампиров, поклоняйтесь Темным магам, целуйте козла под хвост! Если заслужили – получайте! Если моя любовь меньше, чем ваша счастливая жизнь, я не хочу вам счастья!
Они могут и должны стать лучше, они наши корни, они наше будущее, они наши подопечные. Маленькие и большие люди, дворники и президенты, преступники и полицейские. В них теплится Свет, что может разгореться животворящим теплом или смертоносным пламенем…
Не верю!
Я видел вас всех. Дворников и президентов, бандитов и ментов. Видел, как матери избивают сыновей, а отцы насилуют дочерей. Видел, как сыновья выгоняют матерей из дома, а дочери подсыпают отцам мышьяк. Видел, как, едва закрывая за гостями дверь, не прекращающий улыбаться муж бьет по лицу беременную жену. Видел, как, закрывая дверь за пьяненьким мужем, выбежавшим в магазин за добавкой, жена обнимает и жадно целует его лучшего друга. Это очень просто – видеть. Надо лишь уметь смотреть. Потому нас и учат раньше, чем учить смотреть сквозь сумрак, – нас учат не смотреть.
