Если бы дверь не распахнулась услужливо сама, я бы её, наверное, вынес, забыв, что открывается она наружу. Одним пассом зажёг свет и приготовился к бою.
Однако, мои страхи не подтвердились. Причиной столь тревожного эмоционального фона был сон; девушка металась в кошмаре. В несколько шагов преодолев расстояние до кровати, я присел на край, одной рукой придержав художницу за плечо, а второй осторожно похлопал её по щеке, дополнительно пытаясь применить максимальную доступную мне ступень ментального воздействия, вливая в ауру девушки своё спокойствие и какие-то смутные сумбурные светлые ощущения, не слишком разбираясь в этом хаосе.
— Марена, — позвал я её. — Проснись, это только сон! Марена!
Она распахнула полные слёз глаза. С трудом сфокусировав взгляд, невнятно всхлипнула, торопливо села на кровати и, прижавшись ко мне, разрыдалась.
— Тихо, тихо, — пробормотал я, обнимая вздрагивающие плечи и осторожно гладя растрёпанные рыжие волосы. — Всё позади, это всего-навсего страшный сон.
Она довольно быстро успокоилась. Я предпочёл не мешать естественному процессу, тем более по опыту знал — в данной конкретной ситуации главное не мешать. Кошмары — это довольно частое явление; в том числе, они часто снятся детям, если родителей нет дома. А я всё-таки был старшим в семье при двух сёстрах; и отчего-то действительно крайне редко видел сны уже тогда, в отличие от них. Во всяком случае, не припомню, чтобы мне снились настолько эмоциональные кошмары, даже в детстве.
— Спасибо, Блэйк, — тихонько всхлипнула она.
— Да не за что, — хмыкнул я. — Я очень удачно проснулся.
— Я кричала?
— Вроде бы, нет. Я просто внезапно проснулся и по привычке устроил проверку в доме. На твой эмоциональный фон отреагировал. Что тебе снилось настолько страшное?
— Смутно всё как-то. Мне было больно и страшно, я звала на помощь, никто не отзывался. А потом меня разбудил ты. Спасибо!
— Говорю же, не за что. Кошмары у всех бывают.
— Только прогнать их обычно некому, — вздохнула она. — Хотя бы потому, что очень сложно заметить…
Я пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее — от неудобной позы начал затекать бок.
— Ты уходишь? — вновь всхлипнула Марена.
— И оставить тебя в таком состоянии? Нет уж! Пойдём-ка в кабинете посидим, там камин есть, — вздохнул я, понимая, что на ближайший час сон точно отменяется. Уж очень сильно она перепугалась, нельзя в таком состоянии снова спать ложиться. Тем более, настолько эмоциональному созданию, да ещё и в одиночестве в чужом доме. — Цепляйся, — сказал я, одной рукой хватая её под спину, а второй — под колени. — И одеяло держи.
— А ты же…
— Ничего, я уже почти выспался, — хмыкнул я, поднимая девушку на руки.
Тихий полумрак старого дома казался настороженным и взволнованным; он, наверное, отвык от столь сильных и громких эмоций за те годы, что тут живу я один.
В тишине добравшись до кабинета, я мысленным приказом зажёг свет там. Телекинезом переместил пару поленец в камин и вызвал огонь; это только даймон может себе позволить такую роскошь, как магическое пламя, у меня на это сил не хватает.
Попытался усадить девушку в кресло, но она только крепче в меня вцепилась и посмотрела с такой мольбой, что даже мысли спорить не возникло. В итоге гостья устроилась у меня на коленях, завернувшись в тонкое тёплое одеяло, обхватив меня поперёк туловища обеими руками и уткнувшись носом в шею. Возражать я не стал: сидеть пока было вполне уютно и приятно.
— Я даже не знаю, как тебя благодарить, — вздохнула Марена через несколько минут. Видимо, сидеть было даже слишком уютно, — я начал задрёмывать, — поэтому ответил не сразу.
— Я всё ещё не понимаю, за что ты собираешься меня благодарить, тем более так упорно, — вздохнул я.
— За то, что оказался рядом. За исполнение одной маленькой детской мечты…
— Какой? — искренне опешил я, окончательно стряхивая сонное отупение.
— Что появится кто-то добрый и ласковый. Прогонит все страхи, и всё-всё станет хорошо, — она подозрительно шмыгнула носом.
— Ты ещё снова расплачься, — проворчал я, покрепче её обнимая. — Только ты преувеличиваешь мои заслуги. Кошмар-то ладно, а вот по остальным пунктам можно и поспорить. Может, тебе сказку рассказать?
— Зачем? — удивлённо подняла на меня взгляд художница.
— Чтобы успокоить окончательно, — я пожал плечами. — Извини, просто подобное последний раз мне приходилось проделывать очень давно, утешая десятилетнего ребёнка. Хелле хватило сказки. Наверное, потому что из меня плохой рассказчик, и она попросту уснула от скуки на пятой минуте повествования, — я улыбнулся.
— Не надо сказку, — художница ответила мне странной, задумчивой и несколько отстранённой улыбкой. — Лучше оставайся.
Вопрос «в каком смысле?» запнулся и потерялся где-то в закоулках разума до потери изначального значения. Для этого хватило единственного поцелуя, — осторожного, очень неуверенного.
Только одно я могу сказать об этом точно: подобного со мной не случалось никогда. Чтобы всего один почти невинный поцелуй буквально выбивал землю из-под ног, одной вспышкой выжигал все мысли вплоть до самой завалящей и отстранённой, напрочь лишая всяческой логики, и как-то вдруг превращался в сиюминутный смысл жизни, заставляя сердце бешено колотиться где-то в горле.
С трудом очнувшись, когда Марена слегка отстранилась, я сообразил, что поцелуй несколько затянулся. Настолько, что одеяло уже давно сползло на пол, равно как и рубашка, в которой девушка спала. Морально приготовившись оправдываться, извиняться и вновь успокаивать, но уже по другому поводу, я поднял взгляд и окончательно растерялся, обнаружив совсем не ту реакцию, какую ожидал. Она улыбалась; легко, беспечно, так, как улыбалась всегда. Тонкие пальцы с той же осторожностью коснулись моей щеки.
— Если ты… — начал я, но прохладная ладошка накрыла губы, заставляя замолчать. Марена качнула головой.
— Не надо говорить глупостей. Тем более — настолько злых, как эта. Ты же сам спрашивал, как меня успокоить. Считай, что это был ответ.
…Я не торопился подниматься с постели, даже понимая, что время скоро к полудню, и чувствуя себя совершенно отдохнувшим и полным сил. И причиной этому была даже не рыжая лохматая головка, уютно устроившаяся у меня на плече и по каким-то странным причинам до сих пор не вызвавшая закономерное онемение оного. Причиной была посетившая меня по пробуждении очень неоригинальная в последнее время мысль «Вот теперь, Блэйк, ты точно попал». Причём, повторюсь, если эта мысль и имела отношение к Марене, то крайне отдалённое.
