– Есть еще одно последствие этого факта, – строго сказал белоголовый. – Ты, кажется, все еще оруженосец моей дочери по данному тобой слову? Или за сутки уже устал от службы? Срок нашего договора не истек. Излечивайся и приступай к обязанностям, Пелиорэнгарс!
Мальчик вынырнул ошеломленным дельфином и попытался вытянуться перед государем, как подобает, невзирая на отсутствие какой бы то ни было формы, но тот уже ушел.
Альерг в панике искал пропавшую Книгу проклятых, но та как в воду канула. Он не мог вспомнить, в чьи руки сунул ее впопыхах. Удрученный, он притащился проведать спасенного Крылатого и уныло сидел перед Пелли, являя собой мировую скорбь во плоти.
– Да уж, пробужденные окочурятся от радости, читаючи вашу потаенную книженцию! – добивал гиганта вредный рыжий. – Зря вы не сняли с нее копию, мастер. Если книгу уничтожат, история будет еще более неполной.
Альерг коротко взглянул на него и вдруг слегка улыбнулся. Пелли понимающе прищурился в ответ. А он думал, что гигант безнадежен! Надо будет сказать Братчине, пусть присмотрится к телепату, поможет, если что. Он помялся нерешительно и, вздохнув, сообщил:
– Наш договор с Лигой еще в силе, но Ольен считает, что мне пора в путь. Утром я покидаю Гарс, мастер.
– Вот как… – решила заговорить мировая скорбь. – После того как ты показал себя во всем блеске, это не безопасно. Здесь ты защищен.
– Так же, как Радона? – упрекнул мальчик неприязненно.
Гигант снова поник головой. Эта печаль останется с ним навсегда. Помолчав, он вздохнул:
– Что ж… мне будет тебя не хватать, Пелиорэнгарс. Но я тоже завтра уезжаю по заданию Лиги.
Мальчик вытащил из кармана свернутые рулоном листы:
– Да, чуть не забыл… Рона оставила это в комнате Ребах.
Альерг развернул свиток. Мальчик пытливо следил горящим янтарным глазом за мастером. Руки телепата затряслись.
– Откуда она это взяла?!
– Сказала, что нашла в кармане платья, – пояснил Пелли. И, заметив, как побледнело лицо мастера, спросил, не скрывая раздражения: – Разве вы могли отнять у натха его сущность?! Она и без этого свитка догадывалась. Стоило ли вам тратить столько усилий, чтобы держать ее в неведении?
Мастер пожал плечами:
– Смутные догадки и игра воображения – это еще не знание. Знание становится оружием, только когда осознано.
– А какое это имеет значение? Это же не лишило ее дара.
– А такое же, как если бы человек не знал, что он человек.
– Ну и что? Это не помешало бы ему быть человеком, – не сдавался Пелли.
– Ошибаешься. Он остался бы зверем. Человеку нужно постоянно, непрерывно напоминать о том, что он человек. Только тогда он будет им в полной мере. Так и с Крылатыми. Так тебя, Пелиорэнгарс, раскрыл Ольен. Так и с натхами. Со всеми непроявленными. Хотелось бы мне знать, кто раскрыл Радону.
– Тяжело, наверное, заставить орла ползать! – презрительно бросил Крылатый.
– Нет, если вовремя подстригать крылья, – устало парировал телепат.
– И что вы получили? Целую планету полутрупов!
И не признаете ошибки!
– Лига не ошибается.
– Время покажет, – ответствовал Гарсийский Дракон.
История завершила виток и повторилась, слегка играя деталями, как солнечные лучи на хрустальной грани.
Черная тень метнулась с берега, скользнув в бушующий прибой. Внушительная белозубая пасть бережно подхватила сразу двоих и вынесла на песок, оттащив подальше от набегавших волн. Чудовище с густой длинной шерстью, похожее на огромного пса, встряхнулось, осыпав фонтаном брызг два полумертвых тела, облизало спасенных, как щенят, и скрылось, растворившись в густой стене девственного леса.
История всегда повторялась, играя деталями, завиток за завитком выписывая никому не ведомый текст… Не так много букв было в ее алфавите: всего две. Да и нет. Жизнь и смерть. Один и ноль. Все и ничего.
И принцип, расставляющий их в необходимом порядке.
Меня вытолкнула из бездны то ли своя, то ли чужая воля.
Воздуха не было. Грудь горела. Из-за этого пожара я не могла дышать.
В ушах звенело. Из-за этого непрестанного звона я ничего не слышала.
Там, где должны быть глаза, пылала кромешная боль, из-за боли я ничего не видела.
Если я умерла, почему мне так больно?
Чьи-то руки перевернули меня носом в мокрую землю, я выкашляла остатки воды. Звон усилился. Ничего, кроме звона. И ничего, кроме глухой черной боли.
Я вспомнила разрушение и гибель Цитадели, из которой никто не должен был спастись. Но то, что я ощущала, мало походило на смерть. Слепая, глухая, но живая.
Головы коснулись чужие пальцы, глазницы взорвались жгучей болью. Прохладные листья легли поверх боли. Кто-то, осторожно приподнимая мне голову, обмотал ее полосками ткани, оставив в непрошеном милосердии возможность дышать. Зачем? Светлее не стало. Стало теснее.
Меня подняли, прижали к мокрой груди и понесли, как ребенка. Это был мужчина. Женщина, будь она сколько угодно сильной, все-таки имеет другую грудь. Щекой я почувствовала биение чужого сердца. Я обняла сильную шею спасителя и вдохнула легкий ореховый запах его кожи и влажных волос, запоминая навсегда. Теперь этот запах будет для меня его именем.
Вокруг был лес, судя по касаниям мягких лап ветвей и воздуху, напоенному влажным древесным духом. Если бы у меня были веки, я бы их смежила и уснула. Но век не было. Глаз тоже. Как я буду спать?
Измученное сознание просто иссякло…
…В себя приходить не хотелось, но деваться было больше некуда. На тот свет меня не пускали, на этом я не видела света. Тишина была вечной, тишина была тьмой.
Пахло иначе. Мне стало тревожно, но я не могла определить отчего. Мирно пахло теплом, кошкой, куриным пометом, щами и травами. Человеческим жилищем. И еще чем-то пряно-острым.
Повязки были сняты: мои пальцы нащупали короткую шерсть укрывавшей меня шкуры. Я подняла руки, и они коснулись бугристых шрамов на безволосой голове и на лице и… тампонов на месте глаз. Горло перехватило. Значит, надежды нет. Даже плакать нечем.
Повеяло чем-то знакомым. Не чем-то, а кем-то. Его запах я уже ни с чем не спутаю. Я сразу успокоилась. Так вот чего мне не хватало: его присутствия.
Я повернулась в сторону горького орехового запаха. Широкая мужская ладонь взяла мою руку и положила на чью-то чужую, маленькую, наверное, женскую, с сухой дряблой кожей. Как птичья лапка. Она высвободилась и перенеслась мне на лоб. Удививший меня при пробуждении пряно-острый дух усилился. Наверное, это рука хозяйки жилища, и ароматы разнообразных трав, въевшихся в ее кожу, подсказывали, что здесь знахарка.
