С той стороны, где сидела хозяйка, ночь была гуще. Словно тьму рассекала прореха, сквозь которую втекала кромешная пустота.
Этот день оказался исключением: познакомив со знахаркой, мужчина ее ко мне не подпускал, почти всё время был рядом и выполнял все обязанности сиделки сам. С непонятной самоотверженностью и кормил, и поил, и перевязывал, и выносил из душной тьмы в теплую солнечную. Меня это назойливое присутствие быстро утомило, а через каких-то пару дней уже страшно раздражало. Пробовала возразить, благо голос остался при мне: «Я благодарна тебе за заботу, но ведь здесь же есть знахарка! Неужели нельзя некоторые вещи оставить между женщинами?!» Но в ответ ничего не менялось.
Чего он опасается? Что старушка меня отравит? Так у нее была и есть тысяча возможностей убить нас, когда он спит. Не может же он не спать, если человек! Но я вспомнила, с какой сверхчеловеческой выносливостью он тащил меня, и засомневалась. Кто же он? Как узнать? Никак. Горький ореховый запах, свежие шрамы на плече, витой шнур на шее – вот все, что я о нем знаю.
Из живых, кроме нас троих, здесь жили еще собаки: огромные, как медведи, мощные, молчаливые и, как потом я убедилась, понимающие каждое слово. Но не хозяйка, а почему-то мой спутник взял на себя инициативу представить мне вожака в первый же день моего возвращения в мир. Взял мою руку и с силой потрепал ею по чему-то гигантско-мохнатому. Оно оказалось живым, рванулось из рук и тут же в отместку смачно прошлось огромным слюнявым языком по лицу. Пугаться было уже поздно.
Через неделю я обнаружила, что ко мне начал возвращаться слух, сначала невнятным гулом, а уже к вечеру я стала различать отдельные громкие звуки. Чтобы убедиться, что это не галлюцинация, я попросила своего спасителя хлопнуть в ладоши у меня над ухом. Различив слабый щелчок, я закричала: «Я слышу! Слышу! Я буду слышать! О, Дик!» И, вскинувшись от радости, обняла его. Почему я назвала его Диком? Опомнившись, хотела отстраниться, но он не отпустил, прижал к себе, покачивая, как ребенка, и я почувствовала, что он… плачет. Я тронула его мокрую щеку. Он перехватил мою руку, легонько коснулся губами пальцев, так же нежно коснулся губами губ, заставив обмереть в странной, небывалой тоске, и… исчез.
Как оказалось, навсегда. Утром за меня принялась знахарка.
За три дня слух восстановился почти полностью, да и сама я окрепла настолько, что могла ходить и за день почти не уставала. Псы установили опеку и сначала не давали отойти далеко от каменного жилища знахарки, хватая за подол юбки. Я терпела. Как-нибудь выдержу очередных опекунов. Позже поводок удлинился, но, когда я пересекала ведомый только им предел, они преграждали путь, и если я настаивала на продвижении в полюбившуюся мне сторону, многозначительно покусывали за ноги.
У моей хозяйки было странное имя – Олна. Она, противореча всем моим представлениям об угрюмо-злобном характере лесных отшельников, оказалась вполне доброжелательной. На вопрос о моем спасителе она ответила, что тот просто попрощался и ушел своей дорогой.
Не знала она и о том, кто он такой, а ее туманное описание, под которое подходила половина мужского населения Асарии, – высокий, худощавый, светловолосый, – не помогло мне опознать его по памяти. Такие, как он, были и среди матросов, и среди стражников затонувшей Цитадели. В том, что он был у гроба Бужды, я не сомневалась: как бы иначе он оказался так близко, чтобы вытащить меня? Значит, не только Ресс и Оссия до поры до времени неузнанными противостояли Твари, были и другие союзники, которых отец не пожелал мне открыть. Наверняка были.
– Да и тебя он никак не называл, – сказала Олна. – «Госпожа», и всё тут. Говорил, что сам не знает, кто ты и как твое имя, что увидел, как ты тонешь, и вытащил тебя.
В ее словах был намек, ведь я до сих пор не представилась ей. Но если он ей не сказал, кто я, – а я отчего-то была абсолютно уверена, что он знал, – то на это были какие-то причины. И я, неблагодарная, решилась соврать целительнице:
– Я ничего не помню. Даже имени. Зови меня… Ульрида.
Женщина ахнула:
– Но… Так звали мою деточку… Она погибла. Давно.
Я оцепенела. Но все еще надеялась на совпадение.
Я училась ходить, слышать и различать запахи. Помогал мне пес, которого я назвала Ворч. Он учил меня, как щенка, чуять и слышать мир. Оказалось, что он разбирается в травах, как заядлый вегетарианец или… как его хозяйка-знахарка. С его подсказками я ни разу не отравилась, пробуя запахи на вкус, и хорошо заучила, какие даже трогать нельзя. Заблудиться с Ворчем было невозможно, и в лесу я готова была бродить круглыми сутками – столько там открылось тайн. Будь я зрячей, не заметила бы и не вслушалась.
Добрела на досуге и до моря. Вдохнула соленый запах, искупалась. Поинтересовалась, зачем ему нужна была моя жизнь. Оно проворчало, что вечно из него делают крайнего. Ворч на него рыкнул. Море метнуло в него шальной волной, причем мне тоже досталось. И у меня возникло чувство, что пес попытался цапнуть море за лапу. Они играли! Странный пес. Человек в звериной шкуре. И очень, очень странное море.
А через три дня после того вечера, когда «Дик» оплакал меня и исчез, Олна вошла с такой странной и зловонной мазью, что я сразу поняла, кто эта старуха, что она такое. Головоломка с клацаньем защелкнулась, я сопоставила вонь мази, пряно-сладкий запах самой Олны и некоторые ее привычки со сведениями каталога монстров, и… спасибо наставнику, который заставлял меня штудировать страницы о жутких формах жизни и о способах противодействия им, свойства ядов и рецепты противоядий. И оказалось, что ненапрасно я изучила нудные страницы книги, украденной Дунканом из кабинета Альерга.
Олна была нигом, чудовищным и изощренно хитрым паразитом. Неуязвимой Тварью, против которой не существовало средств борьбы. Существом из столь древних кошмаров, что о них сохранились только смутные упоминания и догадки, но не воспоминания, потому что воспоминания о встрече с нигами уже некому было оставлять после оной. А не сохранив памяти очевидцев, человек не мог опознать врага. Да и невозможно их опознать под тысячами обличий, которые они, судя по мифам, способны принимать: от лопуха до лошадиной подковы в дорожной пыли. Стоило ли вытаскивать меня из моря, чтобы притащить прямо в логово существа, которое хуже любых кошмаров?!
Я запретила себе думать о том, где Тварь могла взять свежий труп для вытяжки, который по рецепту вываривается ровно трое суток. Друг мой пропавший, я даже имени твоего не знаю! Даже предупредить тебя не успела!
После исчезновения моего спутника Тварь заторопилась, и я получала многократно ускоренный курс превращения в монстра. Она оставила меня в живых, чтобы воспользоваться моим телом и разумом. Я была самка, а она, судя по реликтовости леса, должна очень, очень торопиться отложить потомство, если еще способна на воспроизводство. Уж очень древний экземпляр.
