— По-моему, это не я, а кто-то другой силился растоптать Срединную и притом с твоей помощью, — отрезал знаток.
— Без тебя он ничего бы не сделал, — возразила Майя. — Но и ты бы один не удержался. Не Севз, так другой оседлал бы твои победы.
Промеат промолчал. Он никогда не понимал прелести тонких политических ходов, а хитрые и коварные люди вызывали у него отвращение. И все же слова Майи больно задели его.
На боку одного из холмов западнее Атлы краснела отвесная, словно стесанная гигантским топором скала. Под ней была сооружена невысокая каменная ступенька, ажурная ограда отделяла место у скалы от широкой мощеной площадки, где в старые времена собирались столичные любители зрелищ.
Ранним утром к скале подъехали два десятка кудлатых всадников, окружавших привязанного к коню Промеата. Пленник был один, Майя на рассвете приняла яд, то самое зелье яптских знахарок, котором заговорщики отравили на Канале медведей охраны.
Борейцы развязали пленника и подвели к скале. Ип ремнями притянул запястья знатока к позеленевшим кольцам, вбитым в стену, и отступил, любуясь сделанным.
— Воины! — окликнул Промеат борейцев. — Убейте, не оставляйте коршунам.
— Не бойся, Приносящий, — ответил старший, — птицы не тронут тебя. Я верю, что ты невиновен.
— Слушай, воин, это место казни. Здешние птицы приучены убивать любого.
— Нет же! — убежденно сказал бореец. — Молниеносный все объяснил нам. В полдень мы вернемся и отвяжем тебя.
— Что же, прощайте, — грустно усмехнулся Промеат.
Борейцы торопливо сели на коней и заспешили прочь. Обернувшись, старший увидел, как над скалой закружились бесчисленные коршуны.
Неумело трясясь на лошади, Ип весело болтал. Борейцы ехали молча, сверкая глазами из-под спутанных волос — настоящие дикари! Неважные слушатели, но что поделаешь! Ип смаковал подробности, вспоминал прежние казни, на которых побывал с Агданом.
— И птицы убивали всех? — спросил заросший до глаз старший.
— А как же! — ухмыльнулся Ип. — Ведь тут казнили самых сильных врагов Подпирающего!
— Значит, ты знал, что будет казнь, а не испытание?
— Конечно! — либ глянул на кудлатого с превосходством. — А, думаешь, Молниеносный не знал? О-о! Вождю нельзя без хитрости…
— Знал и не сказал? — старший остановил коня и загородил путь Ипу.
— Я выполнял приказ! — завизжал тот.
— Приказ испытать или казнить?
Либиец побледнел, встретив яростный взгляд борейца, и тут один из воинов, подъехавших сзади, проткнул шакала мечом. Воин убрал меч и деловито взял за повод лошадь, оставшуюся без седока. Хоть немного облегчив душу, борейцы поскакали дальше.
В радости и в горе гии не стыдятся слез. Но сейчас Ор не мог плакать. Плачут по ушедшей к предкам матери, убитому врагами брату. Ведь жаль ушедших! Но когда сама Земля осиротела — какие тут слезы! Ор медленно брел к гавани, останавливаясь, когда боль в голове сменяла тупую лопату на отточенную кирку.
В гавани уже всё знали. Тейя рассказала Ору, что утром к укрепленным ибрами домам подскакал Чурмат, прокричал новость и добавил, что, если люди Приносящего не будут задираться и вредить Молниеносному, их не тронут. Ибры хотели убить борейца, но Инад остановил их. Приносящий свет не велел мстить.
Четыре дня гий пролежал среди атлантов, как и он, не добитых дубинами оолов.
Приходил Инад, склонялся над ранами — непривычно молчаливый, затянувший чувства тугой петлей суровости. Он теперь был вождем. Ор знал, как это трудно. Молодые ибры приносили пойманных у пристани рыбешек. Вечерами Тейя пела простые песенки — колыбельные, дорожные или про песчаный берег, на который выбегает прибой. Затягивались раны, возвращался вкус к жизни.
Сперва Ор вспоминал то, что уже никогда не вернется: сильные и добрые руки матери, неистовую смелость Чаза — Дырявые Щеки, пронзительный ум Феруса, Промеата, окруженного хохочущей толпой. Потом чаще стал думать об Илле и дочке, Куропатках, Паланте, блуждающем где-то в океане. Нет, жизнь не умерла с Промеатом и не стала бесцельной.
На пятый день после казни Севз созвал вождей. Все были угрюмы, не смотрели друг другу в глаза. Ободряя соратников, Севз сказал искусную речь. Нет, он не поносил Промеата, а воздал мертвому хвалу. Ведь тот уговорил племена отложить распри, подготовил бунт на Канале. Славные дела! Но бывает ведь, что в сильного, хорошего охотника — а то и вождя! — вселяется злой дух? Все знают — бывает! Так и с Промеатом: после добрых деяний злобный дух овладел им и заставил кончать гнусную канаву, подделать жребии, стравить ибров с оолами.
Вздымая взор к небесам, Севз, как истинный вождь, успевал краем глаза оглядывать соратников. Не похоже, чтобы речь сильно ободрила их. Хамма уставилась в пол, задумчиво поглаживая бедро. Эсти-пог что-то считал на пальцах — дни до возвращения кораблей? Пстал косился недоверчиво: зачем большая куча слов? Чтобы получше зарыть обман? Даже Гех-ра слушала своего мощного охотника без должного восхищения.
Покончив с оправданиями, Севз заговорил о будущем. Им всем надо держаться заодно! Вернувшись в свои земли, они создадут могучий союз, которому не будут страшны…
— Добраться бы до этих земель! — сказала Хамма, не подняв глаз. — Инад не эахочет нас везти.
— Ха! Неужто мы не сумеем захватить корабли! А этих, на пристани, чтобы не предупредили, свяжем и уведем подальше.
— Я обещал ибрам, что их не тронут, — заросшее лицо Чурмата высунулось из-за плеча Гехры.
— Не тронут, если… — начал Севз.
— Вы не о том спорите! — прервала Хамма. — Пусть мы переплывем океан, а потом? Либам идти через землю коттов, а остальным — мимо яптов и гиев.
— Айя! Оолов всех убьют! — опять необычайно быстро сообразил Пстал. Слезы побежали по его покрытым белесыми волосами щекам. Гехра молча содрогнулась, представив горящее гневом лицо своей гийской сестры.
— Вы вожди или хворые дети? — вспылил Севз. — Если они поднимут копье, тем лучше! Мы одолеем их и возьмем власть над всеми землями!
— Люди на двадцать лет сыты войной, — пробормотал Эстипог.
— На дважды двадцать! — поправила Хамма.
— Но…
— Помолчи! — крикнула Мать либов. — Битвы кончились, а ты все лезешь и лезешь учить матерей! И почему здесь, на совете сидят Эстипог и Пстал, а нету матерей пеласгов и оолов? Винил Приносящего, а сам хочешь перенять главную атлантскую гнусность — мужскую власть? Не выйдет! — Хамма перевела дыхание после непривычно долгой речи.
— Хорошо сказала, сестра! — хлопнула в ладоши Гехра.
Севз молчал, не находя ответа на давно ожидаемый и все же пришедший неожиданно отпор матерей.
