— А мне кажется, эта изгородь принадлежит совету графства, — возразил рабочий.
— Я знала эти розы еще до того, как они одичали, — ответила старая мисс Финн. — Имейте в виду: на каждого, кто их тронет, падет проклятье.
Рабочий не совсем понял, что она имела в виду, когда сказала, что розы «одичали», однако эти слова каким-то образом сделали мисс Финн еще более таинственной и грозной, хотя в облике этой одетой в лохмотья женщины с развевающимися седыми кудрями, стоявшей на ярко освещенном крыльце на фоне дверного проема, сквозь который виднелась темная и мрачная комната, и так было много такого, чего можно было испугаться. Тут и остальные рабочие опустили инструменты и стали прислушиваться к разговору; впрочем, живая изгородь для них мало что значила, а воспоминания о жителях давно исчезнувшей деревни, с которыми у этой женщины почему-то ассоциировались обреченные цветы, не значили вообще ничего. В этот момент и появился десятник — человек, командовавший дюжиной дорожных рабочих, получивших приказ укоротить живую изгородь.
— В чем дело? — спросил он.
— Эти розы защищены моим проклятьем, — сказала мисс Финн.
— И в чем же оно состоит, это проклятье? — ухмыльнулся десятник.
— Оно состоит в том, — торжественно ответила мисс Финн, — что человек, который посмеет прикоснуться к живой изгороди, начнет чахнуть; вне зависимости от того, будет ли он есть или голодать, он будет с каждым днем становиться все более худым, силы оставят его, блеск глаз померкнет, волосы выпадут, но он не умрет до тех пор, пока не засохнет последний зеленый листок на розах, которые он срежет в моей живой изгороди.
— И это все? — осведомился десятник, но он сказал так только затем, чтобы придать себе смелости.
— Это не все, — ответила мисс Финн. — Сознание своего преступления будет отягощать его разум и сведет в могилу, быть может, даже раньше, чем могло бы умереть его теряющее силы тело. Преступление же состоит в том, что человек, который посмеет прикоснуться к розам, нанесет жестокое оскорбление маленькому народцу и всем, кто танцует среди колючих кустов боярышника, ибо уничтожит то, чего они не тронули бы и пальцем; кроме того, как бы ни выглядели эти розы благодаря волшебству, при рождении они были наделены католическими душами, и вырубить их означает совершить убийство. И наконец, того, кто причинит вред этим розам, мое проклятие настигнет в любое время, в любой год из той малости, что, возможно, ему еще осталась…
— Вот оно что, — сказал десятник. — Достаточно, больше ничего не объясняйте. Возможно, мы и не тронем ваши розы. Но сперва нам нужно поговорить насчет них с самим советником, с мистером Райаном. Пошли отсюда, ребята, наверное, эту работенку не поздно будет сделать и завтра, но сначала мы посоветуемся с мистером Райаном и посмотрим, что он нам скажет.
— Клянусь Богом, — сказал один из рабочих, — это самое лучшее, что тут можно придумать.
И рабочие дружно побросали свои секаторы и ножницы обратно в грузовик, на котором приехали, и поскорее покинули участок шоссе, на котором лежало проклятье мисс Финн, а розы живой изгороди продолжали цвести, целые и невредимые.
— Ну что, срубили вы эту изгородь? — спросил мистер Райан, когда десятник О’Рурк явился к его дому.
— Нет, — ответил десятник. — Дело в том, что розы защищает страшное проклятье. Его наложила старая Бриджит Финн, и я думаю, что лучше всего будет вовсе не трогать ее изгородь.
— Это невозможно, — заявил мистер Райан. — Вам придется сделать, что вам велено.
— Она, видите ли, довольно опасная женщина, — возразил О’Рурк.
— Даже если так, — сказал мистер Райан, — мы не можем допустить, чтобы какая-то старуха препятствовала работе совета графства. У нее нет никакого права нас проклинать. Разве Ирландия не свободна?
— Так-то оно так… — задумчиво проговорил О’Рурк.
На протяжении нескольких секунд двое мужчин молча стояли на пороге дома мистера Райана.
— Кстати, что это за проклятье? — спросил советник после паузы.
— Ужасное, сэр, — ответил О’Рурк. — По-настоящему ужасное.
— Что ж, — сказал мистер Райан, — времени у нас достаточно. На этой неделе можете не работать, а мы пока… обдумаем ситуацию.
— Сдается мне, это самое разумное, — согласился О’Рурк. — Я никогда не слышал, чтобы Бриджит Финн кого-то проклинала, и если она сделает это теперь, вся ее нерастраченная сила уйдет в первое же проклятье, а мне очень не хочется, чтобы оно обрушилось на меня. Поймите меня правильно, сэр — я думаю не о себе, а о своей старой матери: кто о ней позаботится?..
— Мы все как следует обдумаем, — повторил мистер Райан.
И он действительно долго обо всем размышлял, и чем больше он размышлял, тем меньше ему нравилась мысль о том, что проклятье старой мисс Финн может коснуться и его самого, ибо советник был почему-то уверен — оно падет на голову всякого, кто посмеет угрожать розам, и каждый раз, когда мистер Райан об этом думал, ему начинало казаться, будто вокруг него сгущается тьма, и даже самый воздух становится холоднее. И тем же вечером рабочие, которым предстояло расширять дорогу, собрались на перекрестке близ Баллигашела и негромко, тревожно переговаривались, пока не стемнело окончательно. Но уже на следующий день мистер Райан собрал заседание совета графства, и когда советники собрались, изложил им суть дела.
— Я не позволю никому, будь то мужчина или женщина, диктовать нам, что мы должны или не должны делать, — заявил он.
— И будете совершенно правы, — сказал другой член совета графства.
И все советники единогласно поддержали своего председателя, но потом они стали спрашивать друг друга, что предпримет мисс Финн, кого именно она проклянет и в чем, собственно, заключается проклятье, и чем больше они об этом говорили, тем сильнее становился их страх.
— Я никогда не слышал, чтобы мисс Финн делала что-то в этом роде, — сказал еще один советник, — но у нее бывает такое выражение лица, что всякому ясно: она может быть очень опасной, если захочет.
И такого же мнения придерживались остальные члены совета графства. Наконец один советник поднялся и обратился к мистеру Райану:
— Господин председатель, — начал он, — когда речь заходит о нашем долге, мы, конечно, не станем идти на поводу ни у мужчин, ни у женщин, и — как вы только что сказали — не позволим никому мешать нам осуществить то, что мы решим. С другой стороны, разве не можем мы расширить дорогу так, как нам захочется, никому не мешая и не задевая ничьих интересов?
— Но как это сделать? — с волнением и надеждой спросил мистер Райан, — так утопающий хватается за соломинку.
