Олег огляделся, упер лук рогом в землю, особых усилий Барвинок не заметила, снял тетиву деловито и легко. Барвинок поскорее вылезла, перепачканная землей так, будто рыла там нору для жилья, испуганная и трепещущая.
На поляне не меньше полутора десятков этих гнусных тварей, одна даже повисла поперек ствола, под которым Барвинок пряталась.
— Черный Маг прислал? — спросила она трепещущим, как бабочка крыльями, голосом.
Он кивнул.
— Конечно. Они на людей вообще-то не нападают. Разве что кучей на одного… А так отбиваться от них легко, они уже знают. Значит, им велено. Строго-настрого.
— Но не волшебством, — уточнила она. — Иначе бы те трое не стали удирать.
— Да, — согласился он, — им просто приказали. Значит, волшебством зря не разбрасывается. Это хорошо. У нас есть шанс…
— У нас? — спросила она. — Вообще-то я все надеюсь тебя отговорить.
— От чего?
— От безумной идеи, — отрезала она, — здешнего мага мне совсем не жаль, этот гад еще похуже тебя. Но нельзя уничтожать магию везде, где на нее натыкаешься.
— Можно, — ответил он. Подумал и добавил: — И нужно.
Она сказала зло:
— Не боишься, что однажды ударю в спину?
Он подумал, очень серьезно посмотрел ей в глаза.
— Вообще-то такую возможность допускаю.
— И все-таки берешь с собой?
Он кивнул.
— Одинокие люди заводят собак, кошек, хорьков… Кто-то разговаривает с коровой или козой… Знавал одного, общался с рыбами в озере. Я вот завел тебя…
Она сказала, сразу ощетиниваясь:
— Я не рыба! Я кусаюсь!
— А еще и царапаешься, — добавил он. — Ну, предполагаю.
— Ты лицемер, — сказала она обвиняюще. — Сражаясь с колдунами, сам хватаешься за волшебство! У тебя лук чародея, будешь спорить? А эти амулеты на все случаи жизни?
Он поморщился.
— Предлагаешь выходить безоружным? Тогда зачем в той деревне бросала камни в собак? Подпустила бы и дралась на равных: зубами и когтями. Вон они у тебя какие.
Она перехватила его взгляд на свои перепачканные землей руки, попыталась вспомнить смятенно, царапалась уже или еще нет, что это он о ее длинных ногтях, мог бы и заметить, что с ними красивее, какой грубый, другие только и твердят о том, какие красивые, знают, как женщине польстить и понравиться, а это сказал только сейчас, когда под ногтями земли больше, чем возле вырытой могилы…
— Грубый ты…
Она осеклась, нечто мелькнуло на периферии зрения. Она повела взглядом, охнула и вскинула голову. В зените по небосводу ширится кольцо странной зловещей радуги, просто невероятной, привычная радуга всегда коромыслом, обеими концами в землю, чаще — в воду, а в этой что-то от болезненного нарыва, хотя те же цвета, только нечто в них очень нездоровое…
Радужное кольцо разрослось на полнеба, пурпурный край потемнел и стал фиолетовым, а затем и вовсе черным. Соседний цвет, оранжевый, сперва превратился в красный, побагровел и тоже стал черным. И все цвета, будто умирают на глазах, проходят через всю гамму, превращаясь в ночь среди ясного дня.
Чернота сперва шла узеньким слоем, затем все шире и шире, захватывала радугу, пока вся не стала мрачной и зловещей. Барвинок тряслась от непонятного ужаса, солнце в недобром кольце, и даже оно не может разомкнуть эту смертельную хватку.
Олег поглядывал больше на ее потрясенное лицо, на радугу лишь бросил короткий, но внимательный взгляд.
— Держись, — посоветовал он.
— Что… это?
— Не знаю, — ответил он. — Все возможно. Ты ничего не чувствуешь?
— Только страшно, — призналась она.
— Была бы чудовищем, — сказал он с сочувствием, — если бы не испугалась. Ничего, мы и это ему предъявим…
— Что?
— Что напугал тебя, — объяснил он тяжеловесно. — Ишь, пугателей развелось… Хватит и меня, сам пугать умею…
Дорожка привела на холм, а с вершины вдали открылся высокий дом на горе с плоской вершиной, красивый, словно игрушечный, чистые краски, башенки красные и золотые, карнизы серебряные, вокруг все выложено матово блестящими плитами, широкими и надежными даже с виду.
Олег сказал задумчиво:
— Та-а-ак, умная сволочь…
Она удивилась:
— А как это видно?
— Домик, — объяснил он, — домик очень уж милый. Дураки сразу бросаются в зло, как они его понимают: одеваются в черное, напяливают рогатые шлемы, не моют уши, здание делают как можно отвратительнее, мол, нате, я плюю на общепринятые нормы, я выше, я над добром и злом, никто и ничто мне не указ… Если увидишь где мрачную крепость, над которой летучие мыши и всякая гадость, там колдун с мозгами подростка.
— Молодой?
— Не обязательно. Старики тоже… не всегда умнеют. Остаются, как говорят гордо, юными в душе, что значит — не умнеют. А этот, как видишь, поумнел. Детское бунтарство оставил, свой мрачный дворец перестроил в уютный.
— Может, — предположила она, — он и не был мрачным?
— Может, — согласился он. — Ладно, пойдем…
Она зябко передернула плечами. Олег пошел ровным шагом, она догнала и поинтересовалась дрогнувшим голосом:
— А почему не через подземный ход? Я слышала, всегда надо через него.
— Не всегда, — ответил он с непривычной кротостью.
— Почему?
— Если укрыться за невидимостью, — сказал он отстраненным голосом, явно думая о чем-то еще, — ловушки все равно сработают. Им неважно, видно тебя человеческим глазом или нет. Наступишь на плиту — тебя пронзит стрелами или копьями. Или пол под тобой рухнет. А в подземном ходе это устраивать удобнее. Там идешь прямо, по бокам стены… Наступишь именно туда, где ловушка.
Он объяснял, как всегда, очень обстоятельно, словно разговаривал с ребенком, она поежилась, спросила робко:
— Но если переть через парадный ход… не пронзят стрелами и копьями стражники?
— Пронзят, — согласился он мирно.
— Так зачем же?
— Надо, чтоб не пронзили, — ответил он. — К тому же… где ты видишь подземный ход?
Она поперхнулась, посмотрела с раскрытым ртом.
— А что, его нет?
Он сдвинул плечами.
— Может быть, и есть. Но я не вижу. А ты видишь?
— Нет, — жалко пискнула она. — Не вижу.
Он не ответил, шагал мерно и ровно, словно считал шаги. По мере того как спускались в долину, гора с домиком поднималась все выше, волхв идет спокойный, по крайней мере, с виду, а ее уже трясет, как медведь грушу.
— Вот так прямо и пойдешь? — спросила она.
— Пока не решил, — проговорил он, и она ощутила, что он в самом деле в глубоких сомнениях. — Можно вот там в норе дождаться темноты, видишь, чернеет?.. а потом рискнуть. Правда, здесь есть звери, что лютуют как раз ночью, а днем прячутся, не выносят дневного света. И вообще любого огня. Но днем другой зверь — маг…
