Ознакомительная версия.
Подземью он не доверял, чем отличался от Родиона, любившего катакомбы едва ли не больше неба. Тут все какое-то тесное, сдавленное, переплетенное, как клубок спутанных ниток.
Но все же Сашка угадал. Он же и нашел ход. Он вел из второго тоннеля и был завален гниющими досками, которые так насосались влаги, что с них капало. Не жалея курток, пробрались на животах по узкому лазу, который завершился вентиляционной решеткой. Ул выбил решетку локтем.
Толстые кабели, свивая змеиные гнезда, ныряли в люки. Лопасти вентиляторов медленно проворачивались в гнездах, шевеля бородами пыли. За блочной стеной что-то загрохотало, затряслось, загудело. Оглушенная, Рина присела, обхватив руками голову. В зазорах бетонных плит пронесся твердый луч света, и все исчезло.
– Выбрались! – сказала Рина.
Ул укоризненно обернулся, и Рина, спохватившись, прикусила язык. Она вспомнила шныровскую примету, что делом хвалятся, когда оно завершено. Мало ли как все сложится. Любая сварная дверь, закрученная снаружи на болт, – и все надежды насмарку.
Они шли вдоль трясущейся блочной стены, за которой через равные промежутки проносились поезда. Дважды попадались электрические шкафы, а один раз железный ящик с надписью «Кислород» и желтым предупреждающим кругом.
Это был явный запах удачи. Метров через четыреста Сашка споткнулся о ящик с инструментами. На ящике сидел электрик и с философской неспешностью созерцал внутренности открытого щитка. За его спиной лежал уверенный четырехугольник света…
Понятие «простить» входит в понятие «любить» как обязательное условие. И неважно, насколько кто не прав. Любовь без прощения – одна бесконечная отговорка.
Из дневника невернувшегося шныраЯра проснулась и долго лежала, не открывая глаз. Потом все же открыла, ощутив теплый солнечный луч, щекотавший лицо. В этом луче были надежда и жизнь. Яра почувствовала себя пустой автомобильной батереей, к которой подключили два несущих жизнь провода.
Если бы только не… Но это не оставалось.
«Эрих! – подумала она. – Эрих, Эрих!»
Смерть жеребца лежала у нее на сердце, как громадный камень, который она хотела, но не могла отвалить. Этот камень закрывал источник радости, мешая ему изливаться. У нее теперь был Ул, но не было коня, погибшего, как она считала, по ее вине. На холме со стороны реки, где шныры хоронили пегасов, появился еще один валун.
На нем ни имени, ни даты. Только надпись: «Прости меня!»
* * *
Яркий солнечный день. Снег сиял так, что слепил. Весь ШНыр, исключая Суповну, которая с увлечением травила мышей, чтобы после триумфально выложить их на газетке, стоял у пегасни и чего-то ожидал.
– От ты дуся! Да скоро? – в третий раз восклицал Витяра.
Он с таким оживлением вертелся на месте, что утрамбовал площадку в снегу. Стоять с ним рядом и то беспокойно. Нервничал не только Витяра. Рина с трудом сдерживала нетерпение.
– А сколько их будет? – спросила она.
– Два, – пояснил Витяра. – Остальные моложе семи месяцев… Их нельзя! Я уже в третий раз пролетаю! В третий!
– А сколько можно?
Вопрос, заданный без задней мысли, вывел Витяру из себя.
– От ты дуся! Пролетать? Да сколько угодно! Знаешь, сколько шныров не имеют собственного пега? – веская пауза и неожиданное продолжение: – И я не знаю!
Сегодняшнее утро было особенным. ШНыру представляли жеребят, которым предстояло обрести хозяев. Причем хозяина, по обычаю ШНыра, выберет сам жеребенок.
Многие приготовились очень плотно. Карманы у Витяры раздувались от сахара. Гоша, помимо сахара, припас ржаной хлеб. Вовчик обрызгался где-то купленным спреем, в инструкции на который сообщалось, что он привлекает непарнокопытных. Непарнокопытных он, возможно, и привлекал, но бескопытных, к которым относились все люди, отпугивал. К Вовчику нельзя было приблизиться на десять шагов.
Наконец ворота пегасни открылись. Кузепыч и прыгавший в гипсе Родион (не усидел-таки в Склифе) выпустили двух жеребят. Один жеребенок был Гульды. Другой – Афродиты. Жеребята находились в том возрасте, когда их отнимают у кобыл. С семи-восьми месяцев маленьких пегов гоняют на корде, а еще полгода спустя начинается заездка, приучение к уздечке, седлу, короткие пролетки. Но это все будет делать тот, кого выберет юный пег…
Афродита стала поворачиваться в тесном проходе и едва не размазала Кузепыча по кирпичной стенке. Тот хлопнул кобылу по крупу.
– Куда? Вот я тебя!
Афродита шарахнулась. Жеребенок, струсив, побежал за ней, выпрыгивая из снега высоко, как кузнечик. Кузепыч стоял и, сунув в карманы большие пальцы, провожал его взглядом.
– Ишь ты, мышиный жеребчик! – добродушно проворчал он и, наклонившись, оглушительно свистнул в два пальца.
Жеребенок с кобылой унеслись на луг, по которому плавали дружелюбные фыркающие тени. Кузепыч смущенно оглянулся и сунул руки в карманы.
– Господа! Я понимаю, что мы все давно привыкли! Но лошади с крыльями! Это же мистика! – ошеломленно сказал Даня.
– Угу в смысле ага! Мы все тут сплошь мистики! – согласился Ул, сплевывая через тележку. – А теперь обрадуй меня, старика! Убери навоз с прохода, а то ботинками растащат! Вон там лежит волшебная лопата, которую чародей Кузепыч купил у магического таджика в сказочном подземном переходе!
Кирилл стоял рядом с Макаром. Макар смотрел на жеребят, как пятилетний мальчик на пожарную машину. Лицо у него расслабилось, подобрело, даже жесткий рот перестал тянуться в ниточку. Бульдожья складка на лбу разгладилась, превратилась в незагорелую белую полоску.
Кирюша неосторожно шевельнулся, попав к Макару в поле зрения. В ту же секунду лицо Макара стало неприятным и циничным.
– Ча зыришь, сладкий? Глазки давно с шилом не дружили?
Кирюша забеспокоился и поспешил переключить его мысль в безопасное русло:
– Как тебе пеги?
– Да никак! Ча я, лошаков не видел?
Меркурий Сергеич заарканил кобыл и отогнал Афродиту и Гульду от жеребят. Маленьких пегов поместили в загон.
– Сейчас подманивать будут… Сюсюкать… Корки с солью совать… Не понимает народ… – произнес кто-то за спиной у Рины.
Она оглянулась и увидела Вадюшу, одетого в короткое пальто канареечного цвета. Шныровских курток Вадюша не уважал.
– Чего не понимает?
– Жеребенок не может ошибиться! Когда угодно, но не теперь. Сегодня он выберет того, кого надо. Хоть ты мешок сухарей принеси – не подкупишь!
– Почему? – неосторожно спросила Рина, забывшая, кого спрашивает.
Вадюша выставил вперед ножку.
– Видишь ли… – начал он, закладывая руки за спину. – Существует восемь различных теорий, однако в целях экономии времени остановлюсь на четырех самых правдоподобных. Основную гипотезу озвучил первошныр Асмус Двуносый… нет, нос у него был один, но подозревают, что в бою он был разрублен надвое и потом неправильно сросся…
Ознакомительная версия.
