Ознакомительная версия.
– Ну как, причастился? – со смехом спросил Дамиан, выпуская его из рук.
Лешек согнулся – рвало его мучительно и долго, но как только спазмы прекратились, Дамиан снова открыл ему рот и велел дружнику влить в него новую порцию кагора. Лишь на третий раз архидиакон успокоился, убедившись в том, что глаза Лешека помутнели от хмеля.
Дорогу до Лусского торга он помнил плохо – сначала тошнота, а потом озноб, и мелькающие перед глазами копыта – Лешек впадал в забытье, и выныривал из него, и мыслей в его голове не осталось вообще: когда они въехали на постоялый двор, он думал только о том, что умрет, не добравшись до Пустыни.
Оказалось, что в Лусском торге их ждет сам авва. Ночевать на соломе постоялого двора отцам Пустыни не пристало, и Лешека оттащили в избу, в которой авва и Дамиан расположились на ночлег – архидиакон никому не доверил его охранять, не надеясь ни на запоры, ни на веревки. Лешека, еще не вполне протрезвевшего, привязали к одному из столбов, поддерживающих потолок и делящих пространство дома на две части – кухню и спальню. У дверей Дамиан поставил двоих монахов, и задвинул засов изнутри.
Хозяин постоялого двора принес им горячий ужин и косился на Лешека с жалостью, но не посмел ни спросить о нем у монахов, ни попытаться ему помочь. Впрочем, Лешек не ждал от него даже жалости, а уж о помощи не думал вообще. Ноги не держали его, он безвольно обвис на стягивающих тело веревках, и его охватило равнодушное оцепенение, похожее на забытье. Он слышал, о чем говорит с Дамианом авва, но смысл их разговора его не занимал.
Дамиан, потирая руки, доказывал, что вид кающегося грешника должен пойти братии на пользу, а уж он постарается изобразить адовы муки в лучшем виде. Жаль, этого не увидят сомневающиеся в Божьем величии крестьяне. Авва не разделял его воодушевления, кривил лицо, и просил избавить его от подробностей.
Постепенно разговор их перешел на более сложные материи. Авва разглядывал кристалл, крутил его в руках, смотрел сквозь него на свет масляной лампы.
– Надо же… Благодаря твоей доверчивости и неосмотрительности, мы едва не потеряли его… Ты сам-то понимал, что лежит у тебя в сундучке?
Дамиан скрипнул зубами.
– Я исправил эту ошибку, разве нет?
– Благодаря моему предположению, если ты помнишь. Ты бы никогда не изловил мальчишку, если бы не знал, что он пойдет к волхву, – авва тихо засмеялся.
– Я достал бы его из-под земли, – прошипел архидиакон.
– Ладно. Не важно, каким путем, но мы вернули его. Тебе не кажется, что нам кое-чего недостает, чтобы использовать его с безопасностью для себя? Во всяком случае, на первых порах?
– Да? По-моему, это такое сильное оружие, что к нему нечего больше приложить.
– Если бы сегодня светило солнце, это оружие повернулось бы против тебя, Дамиан. Не мальчишка, так волхв, догадался бы остановить тебя с его помощью. Как видишь, обладание кристаллом не сделало их неуязвимыми.
– Ты хочешь сказать…
– Да. Я хочу сказать, что в пасмурную погоду кристалл не более чем ценность, обладать которой захочет каждый. И что ты сделаешь без солнца против войска Новгородского, например? Ничего!
– Я уже говорил: нам нужен облакогонитель. Невзор, с его умением предсказывать погоду, с его заклинаниями дождей, вполне нам подойдет.
– Ты обольщаешься, – фыркнул авва, – боги помогают Невзору, когда он просит дождей на поля, но кто тебе сказал, что они разгонят облака для претворения в жизнь твоих честолюбивых планов?
– Авва, что я слышу? – Дамиан изменился в лице, и голос его прозвучал тихо и испуганно, – ты говоришь о поганых идолах? Деревянных истуканах?
– Оставь, Дамиан! Перед тобой лежит подарок одного из этих истуканов, а ты продолжаешь сомневаться в их существовании? Я думал, что отсутствие божьего страха в тебе – знак того, что ты понимаешь, с кем имеешь дело, а оказывается – ты просто недальновидный болван!
Архидиакон проглотил оскорбление, не поморщившись.
– Но… но ведь это означает…
– Да, именно это оно и означает.
– Авва, но почему? Почему ты выбрал служение именно этому Богу, если мог выбрать любого другого?
– Потому что с ним можно договориться, – не моргнув глазом ответил отец-настоятель, – во все времена люди делились на две касты – жрецов и их паству. Не всякий служитель бога – жрец. Колдун был жрецом, в нем не было страха перед жизнью, он носил всего один оберег, да и тот не для защиты от темных сил, а из любви к миру, от желания быть причастным к нему. И вспомни, сколько этих звонких железяк ты снял с его наперсника. Десять? Больше?
– Но мы-то носим только крест.
– Да, но посмотри на Паисия, посмотри на схимников, гниющих в своих выгребных ямах – это жрецы? Нет, они просто преуспевают в желании быть паствой. Овцами. Самыми покорными и самыми преданными овцами. Мне казалось, что ты не стремишься стать бараном в их стаде. И уж тем более смешны попытки этих агнцев увлечь за собой других овец. Нет, для того, чтобы вести стадо на бойню, бараны не подходят.
– Авва… ты пугаешь меня…
– Что, не хочешь? Иди, поклонись Невзору – колдуну кланяться поздно. Их богам не нужны стада покорных овец, но и служить им нелегко. Для того, чтобы подняться над стадом овец, не нужно быть их пастухом, достаточно стать козлищем, вот почему я выбрал этого бога. Подумай, как легко управляться с теми, кто основной добродетелью считает покорность! Вот почему твои честолюбивые планы – дурь и химера. Не за землями, не за деньгами и властью надо охотиться. Овладевай душами, и власть придет к тебе сама, Дамиан. И Бог не забудет тебя, когда тебе придется предстать перед его ликом.
На лице аввы застыла брезгливая маска – по всему было видно, что он разочарован в архидиаконе.
* * *
В декабре монахи начали готовиться к Рождеству, и рождественский пост ввел Лешека в грех уныния. Горьковатая похлебка из сушеных грибов с мокрым хлебом, каша без масла и тушеная репа через три дня встали ему поперек горла. Он всегда был равнодушен к еде, а тут начал испытывать постоянный голод, и ел гораздо больше обычного, и даже поправился – матушка и не подозревала, что ее извечная мечта сделать его толстеньким так легко осуществима: всего-то и надо было держать его на хлебе и воде.
Погода тоже не радовала – морозы сменились пасмурной сыростью, печи теперь топили раз в три дня, и насельники начали простужаться. На службах постоянно слышался кашель, и хлюпанье носов, и Лешек недоумевал – неужели и от этого они не умеют лечиться? Ведь это же так просто! Иногда хватало жаркой бани, чтобы избавиться от хвори, но и без нее он знал немало средств, избавляющих от насморка и кашля.
Ознакомительная версия.
