Он стоял и хлопал глазами, как идиот. Еще ни одна женщина, исключая всяких родственниц, не обнимала его. «А вдруг у меня случится эрекция?» Его ладони слабо похлопали Кимберли по спине.
Она отстранилась, держа его на расстоянии вытянутой руки.
— Дай-ка взглянуть на тебя, братишка. Да ты ни капельки не изменился!
Он поморщился. Ну вот, сейчас начнутся насмешки над его худобой, неуклюжестью, стрижкой под «ежик», прыщами, до сих пор покрывавшими его худое, якобы возмужавшее лицо, и над его последним, самым досадным недостатком: полной и безнадежной отсталостью от жизни. В старших классах Кимберли-Энн, прежде совершенно к нему безразличная, стала главной его мучительницей — вернее, даже не она, а целая череда парней, на перекачанные шеи которых она вешалась.
Но девушка уже тянула его к столику в уголке.
— Идем же. Поболтаем о старых скверных временах.
Именно об этом он безнадежно мечтал добрых три четверти своей жизни. Очутиться лицом к лицу со своим идеалом любви и красоты, и чтобы оркестр на сцене наигрывал битловского «Черного дрозда» — и вот, когда все это почти осуществилось, он даже не знает, что сказать.
Но Кимберли-Энн была более чем рада взять все разговоры на себя. Она болтала о том, как изменилась со времен доброй старой школы имени Рексфорда Тагвелла. О замечательных людях, с которыми познакомилась в колледже в Уиттиере, о том, как они изменили ее жизнь, открыв глаза на очень многие вещи. Поэтому она бросила колледж, учась на последнем курсе, и приехала сюда, в Бэй-Эриа, в бурлящую мекку Движения.
Может, он и не изменился, но она изменилась, и еще как. С прямым черным конским хвостом, плиссированными юбочками, бледной помадой и лаком для ногтей в тон — словом, строгой безукоризненностью единственной дочери подающего большие надежды управляющего «Бэнк оф Америка» — было покончено. Теперь она распустила волосы до лопаток, и они окутывали ее головку пушистым кучерявым облаком в духе Иоко Оно. На ней была расшитая грибами и планетами блузка с оборочками в сельском стиле и широченная юбка, больше всего напоминавшая фейерверк в Диснейленде. Он знал, что девушка босиком, — успел наступить ей на ногу. И она казалась ему такой красивой, что у него просто дух захватывало.
А ее глаза цвета зимнего неба, которые прежде представлялись ему глазами неприступной Снежной Королевы, лучились такой теплотой, что он не мог заставить себя взглянуть в них. Они сулили рай, но он почему-то им не верил. Будучи Марком, он не мог не усомниться.
— Кимберли… — начал он.
Она вскинула руку.
— Никаких «Кимберли». Я оставила это имя в прошлом, вместе со своими буржуазными корнями. Теперь я Подсолнух.
Он закивал головой, и кадык у него на шее задергался вверх-вниз.
— Хорошо… Подсолнух.
— Так как ты очутился здесь, парень?
— Это эксперимент.
Девушка настороженно взглянула на него поверх бокала.
— Я только что окончил Массачусетский технологический институт, — поспешно пояснил он. — А теперь вот приехал сюда, чтобы получить докторскую степень по биохимии в Беркли.
— А эта забегаловка здесь при чем?
— Ну, я вообще-то работаю над тем, как ДНК зашифровывает генетическую информацию. У меня даже несколько статей вышло на эту тему. — На самом деле в институте его сравнивали с Эйнштейном, но он ни за что не упомянул бы об этом. — Но этим летом я наткнулся на кое-что гораздо более интересное. Это химия мозга.
В ее голубых глазах не промелькнуло ни искры понимания.
— Психоделики. Психоактивные наркотики. Я прочитал все, что было по этой теме, и просто… как это говорят? Просто обалдел. — Марк подался вперед; его пальцы машинально пощипывали фломастеры в пластиковой коробке, которая торчала у него из нагрудного кармана. Он так разволновался, что изо рта у него полетела слюна, но он этого даже не заметил. — Это действительно очень значительная область исследований. Думаю, она поможет ответить на по-настоящему важные вопросы.
Она смотрела на него с озадаченной полуулыбкой.
— Что-то я пока не очень тебя понимаю.
— Я собираю данные, чтобы установить контекст для своих исследований. По культуре употребления наркотиков… неформальной культуре. Пытаюсь рассмотреть вопрос, как употребление галлюциногенов влияет на мировоззрение человека. — Он облизнул губы. — Это по-настоящему захватывающе. Целый мир, о существовании которого я никогда и не подозревал, и он — здесь. — Марк судорожно обвел рукой дымное помещение «Луковицы». — Но мне почему-то не удается… гм, установить контакт. Я чувствую себя чужим здесь. Я… мне почти хочется тоже стать хиппи.
— Хиппи? — пренебрежительно фыркнула Кимберли-Подсолнух. — Марк, да ты что, с луны свалился? На дворе шестьдесят девятый год. О хиппи уже два года как никто не вспоминает. — Девушка покачала головой. — Ты вообще пробовал хоть один из тех наркотиков, которые пытаешься изучать?
Он вспыхнул.
— Нет. Я… э-э… я не готов перейти к этому этапу.
— Бедный Марк, ты такой закомплексованный! Чувствую, мне придется немало потрудиться, чтобы объяснить вам, что происходит, мистер Обыватель.
Это обращение пролетело у него мимо ушей, но внезапно его лицо просияло, а нос, скулы и все остальное сморщилось в счастливой улыбке, обнажившей лошадиные зубы.
— Хочешь сказать, что поможешь мне? — Он схватил ее за руку, но тут же отдернул пальцы, как будто испугался, что они могут оставить следы. — Покажешь мне все?
Девушка кивнула.
— Здорово! — Он поднял чашку, стукнулся о нее верхними зубами, понял, что она пуста, и снова опустил ее на стол. — Я никак не могу понять, почему… ну, то есть я… в общем, ты никогда раньше не разговаривала со мной так.
Она взяла его руку в свои ладони — его сердце сейчас разорвется!
— Ох, Марк, — проговорила она ласково. — Вечно тебе нужно разложить все по полочкам. Просто с тех пор, как у меня раскрылись глаза, я поняла, что каждый из нас прекрасен по-своему — кроме тех скотов, которые притесняют человечество. И я вижу тебя: ты все такой же правильный, но — не предатель. Я знаю это, я вижу это по твоей ауре. Ты все тот же старина Марк.
Голова у него пошла кругом, хотя мозг тут же цинично подкинул гипотезу, что Кимберли одолела тоска по дому, а он был частью ее детства и того прошлого, от которого она, возможно, слишком поспешила отречься. Марк отбросил эту мысль. Скорее всего, возможно другое: она в любой миг может прийти в себя и понять, что перед ней самозванец.
Они проболтали полночи — вернее, болтала девушка, а он слушал, желая поверить, но не в состоянии сделать это. Когда оркестр отправился на давно заслуженный перекур, кто-то поставил первую сторону новой пластинки «Дестини». Этот момент бесповоротно врезался в его память: темнота и цветные огни, играющие на волосах и лице самой прекрасной женщины в его мире, и хрипловатый баритон Тома Мэриона Дугласа, поющий о любви, смерти и утрате своего места в жизни, о стареющих богах и судьбах, на которые лучше даже не намекать. Эта ночь навеки изменила его — просто Марк еще об этом не знал.
