Но мясо так и не тронул.
— Мое терпение на исходе, — предупредила я. — Олень, к твоему сведению, довольно тяжелый, и долго я его на весу не удержу. Поэтому имей в виду: как только устану, сразу шлепну вот этим шматом по наглой морде. И совесть меня после этого не замучает. Совсем. Потому что я всю оставшуюся жизнь стану считать тебя недостойным существом, у которого непомерная гордыня затмевает всякий разум, как и любое проявление эмоций вообще. Мне все равно, кто ты есть на самом деле — зверь или человек, но с этого момента наши отношения примут качественно иной характер. И какими они станут, зависит сейчас исключительно от тебя. Вот так. В конце концов, будь проще, и люди к тебе потянуться. Ну? Ты выбрал? Или я замахиваюсь?
Ширра на долгое мгновение словно окаменел, изучая меня своими странными глазами так, будто в первый раз увидел. Я не двигалась, терпеливо дожидаясь его реакции. Люди, затаив дыхание, ждали тоже. Воздух вокруг нас буквально звенел от скопившегося напряжения, гнетущая тишина почти разрывалась от молчаливых вопросов, нервы дрожали, как натянутая струна… вот-вот порвется с пронзительным и болезненным звоном…
У меня по спине скатилась крохотная капелька пота.
Наконец, он осторожно вытянул шею и медленно, очень медленно шагнул вперед. Не отрывая от меня горящего взора, бесшумно приподнял губы, обнажая страшенные клыки длиной чуть не с мою ладонь, еще медленнее коснулся мяса, готовый в любой момент отпрыгнуть, если я вдруг покажу свой страх. Секунду подождал, словно все еще сомневаясь. Затем без малейшего труда прошил проклятого оленя насквозь, пощекотал мои ладони жесткими усами и без видимых усилий забрал увесистую тушу.
У меня словно камень с души свалился, а за спиной послышались первые облегченные вздохи: все-таки это был несомненный прогресс. Да еще какой! Чтобы этот гордец вдруг принял от нас даже такую малость?!
Я незаметно перевела дух и решила ковать, пока горячо.
— Эй, а где спасибо?
— Шр-р-р, — забавно сморщил нос оборотень, немного освоившись.
Я как можно бодрее кивнула, хотя колени до сих пор чуть подрагивали, а сердце выбивало настоящий галоп.
— Нормально. Для первого раза сойдет, — после чего быстро развернулась и с неестественно прямой спиной покинула лагерь, ни на кого не глядя и стараясь не выдать, как много сил выжала эта молчаливая борьба. А еще, боюсь признаться, мне вдруг до ужаса приспичило в кустики.
Сказать, что на следующей день все резко изменилось — нет, пожалуй, это было бы слишком большим преувеличением. Ночью нас, против ожиданий, никто не потревожил, противный дождик не пролился надоедливой изморосью, хищные звери по округе не бродили. И даже ни один голодный упырь не пробрался к повозкам, чтобы напиться горячей кровушки.
Поутру, как водиться, караван привычно собрался в дорогу, вывернул на пустую дорогу, вытянулся длинной вереницей и точно так же, как всегда, неторопливо покатил по поросшему травой тракту, мерно поскрипывая тележными осями, потряхивая конской сбруей, негромко переговариваясь и внимательно поглядывая по сторонам… на небе ни облачка, лес удивительно тихий и чистый, далекая речка призывно поблескивает в лучах яркого солнца… чем не идиллия?
Я зажмурилась и подставила лицо встречному ветерку.
— Трис? — вдруг повернулся Лука, напросившийся сегодня со мной верхом. — А ты его не боишься?
— Кого? Ширру?
Мальчишка серьезно кивнул.
— Наверное, уже нет, — я пожала плечами и незаметно скосила глаза на массивную черную тень, неотступно следующую за караваном вдоль тракта. Собственно, это и было то единственное, что изменилось — Ширра, наконец, перестал скрываться за деревьями и с самого утра ровно бежал параллельно катящимся повозкам. Впервые. Спокойный, невозмутимый, словно бы даже не замечающий нашего присутствия и вообще, как бы сам по себе. Бежал плавно, упруго, нисколько не тяготясь вчерашней раной, которая явно если не затянулась, то уж точно не стала хуже. Как всегда, молчал, с великолепной небрежностью игнорируя опасливое фырканье лошадей, и только изредка, очень ненадолго бросал косые взгляды на повозки.
Вот и сейчас: как услышал — на мгновение замер живой статуей прямо на середине движения, обернулся, одарив меня внимательным взглядом, прянул ушами и все с той же непередаваемой грацией потрусил дальше, словно и не случилось ничего.
Лука передо мной неловко заерзал и быстро опустил глаза, излишне резко вцепившись в луку седла.
— Он… чужой. Я знаю, Трис. Чувствую, что что-то неправильно, но не понимаю, как такое бывает… знаешь, моя мама… она очень добрая, отец — строгий, Яжек — веселый и честный, дядя Лех — спокойный и сильный, ты — красивая… а он — чужой. Не такой, как все.
— Я знаю.
— А еще он красивый. Почти как ты. Только когда сердится, становится немного страшным.
Я тихонько вздохнула: и это правда — когда на Ширру нападают приступы внезапной ярости, от него лучше держаться подальше. А самое мудрое — бежать куда глаза глядят, потому что это действительно ОЧЕНЬ страшно. Так, будто в него демон вселяется, не знающий ни жалости, ни сочувствия. Злобный, кровожадный, ни помнящий родства монстр, способный в долю секунды разорвать обидчика на части. На себе однажды испытала и до сих пор вздрагиваю от одних только воспоминаний. Да и Лех не зря настороженно посматривает — видел, какими жуткими могут быть у него глаза. Но Лука прав не только в этом…
Я незаметно покосилась снова и не могла не признать, что в Ширре есть что-то завораживающее. В том, как он держит голову. Как упруго перебирает по траве сильными лапами. Как грациозно перепрыгивает коряги и небольшие овражки. В том, как сыто перекатываются могучие мышцы под бархатной и блестящей на солнце черной шкурой. В том, как он двигается, как мгновенно замирает на месте, пробуя на вкус прохладный воздух, как умеет величественно опуститься возле ручья и даже простую воду лакать с таким видом, будто отведывает изысканнейшее вино. Оборотень он или нет, зверь или человек заколдованный, но я вполне могу сейчас представить, как будет выглядеть его решительный прыжок на спину зазевавшегося оленя; за которым последует короткий удар мощной лапой и звучный щелчок могучих челюстей. И это, как ни странно, тоже будет красиво… странная, немного жуткая, диковатая, но несомненная красота совершенного хищника, которую, как ни верти, нельзя за ним не признать.
— А я сказал маме, что больше не буду убегать, — неожиданно сообщил Лука, заставив меня оторвать взгляд от оборотня.
— Да? И как? Она сильно обрадовалась?
