Он раздражённо стянул с руки перчатку и хлестнул ею по ладони. — Я их кормлю. Я помню их имена. И я ещё должен выглядеть ради них счастливым?
— Конечно нет, — мягко сказала Тришен. — Они просто о тебе заботятся. Точно также как и я. Иди сюда. Сядь.
Она стёрла пыль с подоконника и взгромоздилась на него. После мгновения колебаний он к ней присоединился.
— А теперь скажи мне: Ты хорошо питаешься?
Он удивлённо рассмеялся. — Да, Мама, когда вспоминаю. Это была напряжённая осень, вы же знаете. Как только Брант прислал посевное зерно, мы принялись сеять рожь и озимую пшеницу, не говоря уж о регулярной охоте через день, теперь, когда миграция яккарнов наконец-то началась.
— Это я хорошо знаю. А спишь ты достаточно? Мне мнится, что нет.
Он издал раздражённый звук, встал, и принялся вышагивать по комнате, определённо борясь со своим утомлением, то поддаваясь, то ускользая из него. — Я пытаюсь. Это совсем не те старые дни, когда я намеренно отказывался от сна. Но у меня такие жуткие кошмары.
— Расскажи мне.
Сначала она подумала, что он откажется, что она зашла слишком далеко. Все знали о терроризирующих его кошмарах, которые преследовали его годами и завели на грань безумия.
— Это так глупо, — сказал он наконец, злой на себя и свою слабость. — И всё время одно и то же: Я в постели, на грани сна, а затем приходит она.
— Кто?
— Моя сестра. Джейм. Кто же ещё? Её раздевают языки пламени, пожирающие её одежду. Трое, но она прекрасна. Однако, когда она обнажается, я вижу, что её тело покрыто красными линиями, как будто надписями, но это кровь, а не рисунки. А затем она, столь же невозмутимо, начинает сдирать свою кожу тонкими полосками и развешивать её на раме кровати. Я не могу шевельнуться. Когда она полностью обнажается, вплоть до красных вен, синих артерий и длинных, белых мускулов, она раздвигает заслон из красных лент своей собственной кожи и влезает в постель ко мне.
Осознав, что сидит с открытым ртом, Тришен захлопнула его.
— Я… понимаю. Я думаю. Иначе говоря, вы были там той ночью, когда ваша сестра угрожала ободрать того кадета живьём, не так ли?
— Трое, видели бы вы её, играющую в кошку с той напуганной мышкой кадетом. Она рисовала на нём кровавые линии своими проклятыми ногтями, а он не мог шевельнуться. Я тоже не мог сделать ни шагу, разве что отвернуться и уйти. Отец был прав: Я слабак, а она монстр.
— Но она же всё-таки не ободрала того парня, вы же знаете. — Её голос ошеломлённо подскочил. — Верховный Лорд, вы что, не читаете свою корреспонденцию из Тентира?
— Когти бога, я там был! Я всё видел! Чего ради мне хотеть читать подробный отчёт о случившемся?
— Вы определённо не всё видели. Вы что, хотите сказать, что оставили официальный рапорт непрочитанным только из-за простого сна?
В иное время её благоговение пред рукописным словом могло его позабавить. Но сейчас он мог только глазеть на неё, открыв рот.
— Милосердные Трое, как вы можете так плохо думать о своей сестре? Будь она монстром, насколько легче бы всё тогда стало; однако, она им не является, а дела обстоят далеко как не просто. Вместо этого, вы две непростые личности, связанные кровью и любовью. Попытки укрыться от этого факта в неведении не делают вам чести, а, кроме того, это опасно. Я заметила, что ваш отец считал мир чёрно-белым, тогда как истина лежит в том, что он серый. Эта уверенность способствовала его падению. Теперь вы — лидер своих людей. И вы не можете позволить себе сидеть в углу подобно маленькому мальчику, зажмурившему глаза и сунувшему пальцы в уши. Вы хотя бы знаете, что натворил этот жалкий кадет?
Он не знал. Она ему сказала. Он пришёл в ужас.
— И Шет позволил ему остаться в Тентире?
— Да, хотя и лишив всяких званий — они решили, что это худшее наказание, чем просто выкинуть его вон из училища.
— Я полагаю, что всё это вам сообщила Кирен. — Это прозвучало наполовину насмешкой. Утреннее солнце всё ещё не перевалило через линию крыш, так что половина комнаты лежало в тени, и именно там и он предпочитал разгуливать. Сидящий на пороге щенок беспокойно зашевелился.
— Она кое-что подрассказала. Остальное, мне думается, общеизвестно. И да, у Кирен есть друзья в училище, которые сообщают ей о таких вещах. Вы назовете это шпионажем, или просто хорошей разведкой?
Он скорчил рожу. — Во всяком случае, получше, чем у меня. Ладно, я вас понял. Однако, вы же знаете, что я чувствую насчёт шаниров. Я как раз прибыл из Фалькирра, где Бренвир прокляла и меня, и одежду, в которой я стоял.
— О нет!
— Однако, это, похоже, не подействовало, разве что до той степени, что всё моё нижнее бельё превратилось в лохмотья. Но мне никто не сказал, что она прокляла также и мою сестру.
— «Безродная и бездомная, кровь и кость, будь проклята и изгнана», — Тришен передёрнуло. — Ужасное проклятие, но, похоже, оно оказало на неё не больше воздействия, чем на вас.
— Вот ещё хуже: «Будь ты проклят, парень, за то, что бросил меня. Вероломный предатель… Я проклинаю тебя и изгоняю тебя. Кровь и кость, ты мне больше не сын».
Его голос огрубел. Тришен почувствовала, как по её спине пробежала дрожь. Она осторожно вынула линзы из своей маски. Все предметы поблизости смазались, но всё, что было на расстоянии, заострилось. И снова, рядом с вышагивающим Верховным Лордом реяла тень, говорящая сквозь его губы. Ох, как же она надеялась, что это было всего лишь игрой света, и, в тоже время, что она снова сможет с ним поговорить после всех этих лет…
— Гант, — сказала она мягко. — Почему ты такой несчастный? Киндри произнёс руну самовоспламенения, которая должна была освободить тебя. Почему ты всё ещё здесь?
Он глянул на неё из теней, из прошлого, единственный человек, которого она когда-либо любила, и его лицо скрутило болезненной судорогой от жестокой ненависти к самому себе.
— А не рассказать ли мне тебе, Триш, как я сказал своему сыну, что в этом холодном замке, где он прячет свою жалкую, ничтожную душонку, я тоже пойман в ловушку? Помнишь моего дорогого братца Грешана, этого мерзкого шанира? Просто капля крови на кончике его ножа, не достаточно сильно, чтобы привязать больше, чем на час или два, но достаточно долго, чтобы сделать игру более интересной.
— «Дорогой, маленький Гангрена,» называл он меня, никчёмный, хныкающий лжец, которому никто не поверит — и никто и не верил.
— «Теперь, открой пошире рот,» говорил он, «или я сломаю тебе зубы — опять — ножом. Ну вот. А теперь, иди ко мне.»
— Я был ребёнком, Триш, привязанным кровью и униженным. И ты ещё удивляешься, почему я никогда не мог полностью от него освободиться? Или тому, что я начал ненавидеть всех шаниров? О, я был рад, когда он умер, но это ничего не изменило. Ничего. И вот почему я стал тем, чем стал.
